Батюшки, какая экспрессия! «Проклятый испанец!» Как будто в первый раз в жизни таксиста клиент внезапно изменил свои планы. А откуда он знал, что молодой человек в синих ушках – испанец? С точки зрения Алёны, типичный француз. Впрочем, много ли она видела испанцев? Аргентинские маэстрос танго (Алёна была истинной фанаткой аргентинского танго) все же не вполне испанцы. Так что таксисту видней. Хотя все равно не с чего в такой гнев впадать.
Впрочем, если бы наша героиня могла слышать весь телефонный разговор «симпатяги», а не только несколько реплик, она бы и сама удивилась, ибо разговор был таким:
– Диего.
– Да.
– Все, операция сворачивается. Уходи оттуда.
– Но Жоэль так и не пришел!
– Жоэль не придет.
– Почему?
– Обстоятельства изменились. Убирайся оттуда. Возьми первое попавшееся такси и уезжай.
…
– Диего, стой! Ни в какую машину не садись, возможна ловушка. Видели одного из них на сером «Мерседесе», замаскированном под такси. Красномордый, в красном шарфе. Уходи запасным путем, код подъезда 6790, как зайдешь, дверь сразу заблокируют на случай погони. Быстро! Беги оттуда!
Вот такие, как принято выражаться, пироги… Но Алёна ничего не слышала, а потому ситуация показалась ей немножко странной, но лишь самую чуточку.
– Петруша… Да Петрушечка! Ты уже спишь, никак?!
– Н-неаааа…
– Фу ты, увалень! В точности кот-котофей – наелся, отвалился и немедля храпит!
– Н-не, лапушка, я не храплю, вот те крест святой, истинныыыы…
– Петька! Не спи! Ну чем Господа я прогневила, ну чем, что меня, такую молодешенькую, да сладкую, да пышную, отдал ты этому сухореброму, бездушному, этому…
– Лапушка, Агафьюшка, родимая, не плачь, ну что ты, право… Ну устал я, ну до смерти притомился, прости, Христа ради. Все, больше не сомкну глаза всю ночь. Так и буду лежать, гляделки распялив, да в потолок таращиться.
– Дурень ты, Петька! Всему учить надо! Зачем же в потолок?! Ты на меня таращись!
– Так темно же, Агафьюшка. Я ничего не вижу. Нешто лампадку снова засветить?
– Ну уж нет!!! Мы почему лампадку загасили? Чтобы образа святых-непорочных не видали, как мы тут в пуховиках кувыркаемся. А засветишь, значит, все, нынче ничего уже не будет, знаю я тебя…
– А… а ты еще хочешь, Агафьюшка? Но ведь уже дважды…
– Да хоть бы и трижды! Хоть бы и трижды дважды! Еще хочу! Моя плоть требует! Не смей лампадку возжигать! Коли не видишь меня, то давай это… ощупью. Во-во, ощупью давай. Ой, поиграем, Петруша? Значит, ты слепец, брел по лесной дороге, да споткнулся обо что-то и упал. Бревно, думает? Или животина дохлая? Начал ощупывать… вроде человек. А ты ведь слепой, бабу никогда не видал, ну и не поймешь ничего: человек-то он как человек, а волосья у него долгие, да и на груди какие-то мягкие шишаки наросли, а промеж ног ничего не болтается, а наоборот, дырка какая-то углубляется, и чем же в ту дырку попасть?.. Ну давай, щупай, кому говорено!
– Да я щупаю, Агафьюшка, но ты и так у меня вся давно общупанная! Мы уж повенчаны аж два месяца, небось я тебя наизусть знаю, пышечка моя горячая, знаю и люблю, а пуще всего волосы твои люблю черно-рыжие… Что за волосы такие у тебя, Агашка, ну почему они наполовину рыжие, а наполовину черные, да вдобавок один сверху черный, а второй, наоборот, сверху рыжий, и так все чередуются, ничего не поймешь!
– Ну почему, почему… Уж такая я уродилась. Маманя перед смертью открыла, что не от отца меня родила, а от любовника, верней сказать, от двух любовников враз. Она с ними двумя ночку провела, один рыжий был, как огонь, другой черный, как уголь, а от кого зачала, неведомо, может, будто кошка, от обоих враз!
