Недавно вспоминали, как какая то интеллигентная барышня туда зашла, передать кому то что то. А потом, перепуганная, жаловалась, что она по ошибке заглянула не в ту комнату, а там четверо полуобнаженных фавнов вокруг трехлитровой банки пива распевали под гитару оперными голосами из «Мамы» Боярского: «Ля-ля-ля-ля-ля, была я на ярмарке, ля-ляля стою у дверей… ля-ля-ля вернулась с подарками…
Ну я это пел, каюсь, а что до того, что все в трусах (хорошо, хоть в них!) – так ведь лето, жарко было!
Если помнишь, мы с Ингером крайнюю комнату занимали: обычный безмебельный пенал с видом на Канал. Так вот его, как прирожденного дизайнера, отсутствие оной мебели сильно беспокоило: мне на это было – как от Крестов до Алькатраса, два матраса по углам присутствуют, и ладно!
Хрен с ним, если бы он только по поводу нее сокрушался, так нет, творческая натура художника требовала выхода, причем немедленно!
Как-то раз, возвращаясь, то ли с Казани, то ли с Трех Углов, навестив все попутные пьяные углы и затарившись «Ркацители» по 4 рубля под завязку, с трудом поднявшись по лестнице, открываю дверь в нашу комнату и ни хрена понять не могу: передо мной ОКНО!
Этот гибрид Нимейера и Церетели приволок откуда-то огромную раму от пола до потолка, со стеклами и форточкой (слесарь Полесов, блин, без мотора), и водрузил ее ровно посередь комнаты! Намертво!
Я это тогда даже как глюк не воспринял: просто есть преграда, которая мешает мне пробраться к моему матрасику, который мне сквозь нее и виден, к тому же!
Теперь рассказ Ингера:
– Лежу я, никого не трогаю, Кастанеду почитываю. Думаю, вот, сейчас Рыжов заявится, принесет чего-нибудь (ага, а я уж и костерок развел, и веточек подбросил, этих, как их там… можжевеловых! Чтобы дымок пах!). Тут открывается дверь и на пороге выплывает тот самый ежик из сильного тумана с авоськой сушняка.
Окидывает взором комнату, видит постель, видит препятствие, секунду думает, подходит к раме, открывает ФОРТОЧКУ, просовывает в нее и аккуратно ставит на пол драгоценную ношу, а после с невообразимыми матюгами сквозь нее же втискивается сам!
И ведь влез! И ни одного стекла не побил!
…Чудесное было там место! И балкон, нависающий над каналом, и тополя на набережной, и даже бомжи с алкоголиками по округе какие-то симпатичные!
Порой от набережных мы возвращались всё ж не только на общераспространенные между всеми нами вписки.
Приходит на ум замечательный адрес: квартира Саши Фишмана на улице Социалистической (занесло, блин, диссидента!), название которой служило детерминантой степени опьянения: тут и по трезвяни-то не каждому дано с первого раза произнести, а так – всё, сливай воду!
Его диссидентство, впрочем, было сродни его же постоянной озабоченностью в определенном плане: до кратковременного удовлетворения, после чего оно переходило в постоянную хмурую озадаченность. Дело в том, что Саша очень любил отлавливать барышень где-нибудь в районе «Треугольника», очаровывать их рассказами о «гибели русской демократии» и приводить их домой под покровом ночи на чашку «чего получится».
А так как он усиленно играл в либерала (или же являлся таковым), то приводил к себе домой – (э-э! с другими целями!) – просто переночевать, подкормить, да и просто попьянствовать и прочих представителей нашей разношерстной тусовки, т. е. мужское население. В частности, меня и ныне покойного Маршала.
