Тени отбрасывали высокие существа. Песочно-желтые лица, плотные белоснежные повязки поверх походных костюмов под зелеными плащами. Не ананси, не люди. На костяшках незнакомцев сверкали острыми концами твердые наросты, белые как их пявязки. Аксамит.
Я попал в руки унголам. Врагам Гарнизона.
Один из унголов приблизился, снял пачку бинтов с ветки, покачивавшуюся над моей неподвижной ногой. Полиэтиленовая упаковка натянулась под желтыми толстыми пальцами и с хрустом порвалась. Показались бинты – серые, почти грязные на фоне ослепительного аксамита унголов.
Унгол с бинтами наклонился ко мне. Коснулся торчавшей кости. Черно-красные линии вспыхнули в мозгу.
История моей жизни полетела к чертям. Мое сознание накрыл черный эндшпиль.
Кошмарный сон выплюнул меня в белую комнату. Белые стены и потолок сверкали, как отделка и мебель в кабинете Гертена. Как аксамит унголов.
Щека моя тонула в мягкой подушке. Левый глаз снова видел, мускулы и кости даже не чесались. Мягкая хлопковая рубашка щекотала кожу. Сладкая нега разливалась по телу, я не шевелился. Душа наполнялась покоем и радостью, что я живой – живой я!
Напротив моего лица стену пачкал небольшой мокрый желтый подтек. Желто-песочный, как кожа унголов.
Об унголах я знал мало. Шесть лет назад ананси провели только что похищенным детям вводную лекцию о своем мире, о сказке, куда нас занесло. На планете Люмен, говорил лектор-ананси, обитают более десятка рас одного гуманоидного вида Ареопы. Самые малая и большая расы – ананси и унголы – воюют между собой уже многие столетия. Почему, нам не объяснили.
Расы, вид, гуманоидный… Мы, дети, слушали эту взрослую белиберду и хлопали глазами.
– Сорри, извините, – спросила Сильвия. – То есть, ананси приходятся унголам кузенами?
Ананси-лектор сказал, что нет, ананси и унголы не ближе друг другу, чем экваториальная и европеоидная расы людей, что окончательно погрузило нас в уныние.
Позже я и Мана спросили Динь-Динь, как старшего, о чем нам втолковывали.
– А, так они о неграх и белых, – ответил белокурый француз.
– Тогда вообще ничего не понимаю, – сказал я. – Почему ананси и унголы дерутся? Я ведь не дерусь с Маной.
Тут же трава лужайки выскользнула у меня из-под ног. Нагретые солнцем листья лопуха обожгли шею. Я удивленно уставился на небо, а небо – на меня. Мана убрала подножку и заявила:
– Никакая я не негра, я – парду, латиноамериканка.
– Сожалею, – понурил голову.
Бразильянка протянула мне руку. Я схватил девочку за локоть и опрокинул рядом на траву.
– Сожалею, что думал, что не дерусь с тобой.
Мы оглядели друг друга – одежда и волосы в траве и колючках ежовника, – и залились смехом. Динь-Динь поспешил прочь от нас, ненормальных.
Я все пялился, как ненормальный, на желтый подтек на стене и не сразу заметил, что связан. Какие-то вязаные шнурки опутали мне руки и ноги. На шнурках болталась куча пустых разноцветных мешочков с вышитыми рисунками и иероглифами. Первая мысль возникла: меня хотят принести в жертву Асмодею или еще кому.
Второй мысли не дал возникнуть до боли знакомый нежный эльфийский голос:
– Стас проснулся.
– Я в курсе, – сказал я и повернулся. В дверях стояли моя хозяйка и Хонока – четырнадцатилетняя японка с короткой стрижкой и огромными раскосыми глазами, как у школьниц в аниме.
Я подергался на узкой койке беспомощно, как спелёнатый младенец.
– Где Мана?
Юля без всякого кокетства сказала:
