Мана открыла дверь на мой стук и сразу бросилась мне на шею.
– Виво, живой!
Я уткнулся лицом в ее кудри, обнял горячее упругое тело. И тут же отстранился, пока завитки Маны не окрасились в черно-алый, а смуглая кожа не превратилась в холодный голубой сапфир.
– Благодаря тебе, – сказал я.
– Нет, – прошептала бразильянка. – Унголы перевязали тебя и не дали потерять много крови.
Девушка схватила меня за рукав и втянула внутрь. В дверном проеме наши лица пронеслись близко, мои ресницы щекотнули ее лоб. Розовые ранки горели на темных пухлых губах, словно Мана их кусала.
– Дарсиса нет.
Квартира не отличалась от нашей с Юлей. Узкий коридор, две комнаты, ванная. В комнате Маны на кровати в складках одеяла, словно буек в волнах, тонул огромный бидон. Полный ярко-розового клубничного мороженого.
Такими же ярко-розовыми пятнами пылали губы Маны. Ага, ранки, блин.
Я заорал:
– Мана! Как это понимать?
Бразильянка растерянно вытерла рот рукавом.
– Я нервничала.
– Выходит, мне даже кусок пиццы нельзя, а сама втихаря ведрами уплетаешь быстрые углеводы?
– Это форс-мажор, – сказала Мана.
– Топишь проблемы в мороженом? – зарычал я.
– Ты – моя проблема! Из-за тебя же все.
Я положил ладонь ей на плечо, заглянул в глаза.
– Да, все могут запутаться. Ничего, я помогу.
Мана развела в стороны руки и потянулась ко мне.
– Правда?
– Конечно, раз я – твоя проблема, то мне и тонуть, – я слегка толкнул ее и кинулся к бидону.
Наклонил голову к студеным рыхлым розовым волнам. В лицо дохнула сладкая прохлада и запах клубники со сливками, запах розовой поры жизни, жарких летних каникул и беззаботных прогулок по лесистому парку с вафельным стаканчиком в одной руке и маленькой ладошкой Лены в другой. Тогда мы еще целые дни напролет катались на аттракционах.
– Наглая рожа, – сзади закричала Мана громко-громко, будто на концерте рок-группы. – Не смей поворачиваться ко мне голой бундой, задницей!
Носок ее туфли вонзился мне в зад. Моя голова нырнула в бидон. Липкая и холодная масса хлопнула по лицу. Замороженные сливки забили горло и носоглотку, запузырились из ноздрей. Ротовая полость онемела.
Я шарахнулся прочь от ледяной ловушки. Мне на лицо бросили полотенце, я стал бешено тереться им, согревать щеки и нос, отплевываться и сморкаться в махровые волокна тающими розовыми комками. Тем, что неприлично показывать на людях. Стылыми соплями со вкусом розовой поры моей жизни. Глядя на меня, Мана хохотала.
Вытершись, я потрогал ушибленный зад. Голый зад, покрытый только белой гусиной кожей. Больничная рубашка держалась на завязке на шее, оставляя тело сзади полностью открытым.
Мана спросила:
– По дороге сюда не поддувало?
– Не смей больше подходить ко мне со спины, – буркнул я, прижимаясь одним голым местом к стене.
– Охотно, – улыбнулась Мана.
– Да-да, рассказывай уже, что произошло в роще взлетников? Почему взбесились бронекрылы? Куда делись унголы после того, как перевязали меня?
– Унголы сбежали, – бронзовые губы Маны дернулись. – Когда я спустилась в овраг и увидела трех чудовищ в зеленом над бездвижным тобой…увидела разбитые в лепешку суставы, белые осколки костей, кровь, красно-белую кашу вместо твоего глаза, я чуть не убила их.
– Ты смогла раскидать унголов?
– Двоих. Третий увернулся от моего кулака и показал мне разорванную пачку с бинтами. Я увидела, что унгол начал перевязку твоей руки, и все поняла. Поняла, что тебе унголы не враги. Я встала на колени и сложила вместе ладони перед грудью, будто взывая к Санта Марии. Настала очередь унгола все понять. Он вернулся к перевязке. Двое других унголов вскочили с земли и держали меня на прицелах ружей все время, пока третий бинтовал тебя и укутывал в свой зеленый плащ. Когда он закончил, все трое рванули дальше по оврагу. Я убедилась, что повязки не протекают, проверила, дышишь ли ты вообще, и полетела за помощью в Центр.
