Меня мигом пробил холодный пот. За что этот парень вдруг меня так невзлюбил?
Юля посмотрела на стол:
– Дарсис, ты не доел свою порцию полезных элементов, – сказала моя хозяйка и отпустила клешню. – Только после того, как мы примем дневную порцию и исполним обязанности, нам разрешается играть с людьми.
– Играть? – переспросил я. – Ты оглохла? Он меня убить хочет!
Все еще заслоняя меня от ананси с острой клешней и горящим взглядом медовых глаз, Юля возразила:
– Дарсис сказал: разделать, что значит «подготовить». Так же Стас говорит «разделать поле», когда нужно разметить травяной газон под человеческую игру с мячом.
– Футбол, – только и вставил я, когда ленивый голос Юли спросил:
– Так ведь, Дарсис? Для игры со Стасом сейчас не время? Близится время наших обязанностей.
Парень-ананси опустил взгляд на уродливые шипы кастета, который проболтается на его руке весь день. Шипы саморастворятся черт знает когда. Наверняка, пришельцу еще придется отвечать, зачем их слепил, перед его наставниками в Гарнизоне. Но человеческую кровь на шипах объяснить немного сложнее.
– Играй со своим щенком сама, – сказал Дарсис и отвернулся.
Все случилось чертовски быстро. Глазом не успел моргнуть. Вся столовая таращилась на нас. Даже круглые ребята побросали свои хот-доги.
Маленькие комариные укусы чужого любопытства покалывали мою кожу. И мозг.
Я крикнул: Сорри! Разборки закончились, занимайтесь своими делами, нечего глазеть. А то пицца остынет.
Веснушка-Никсия, рыжая девушка, с пяток до самой макушки исцелованная солнцем, спросила:
– Вы что, подрались из-за Юлирель? У вас типа любовный треугольник?
Все вокруг заулыбались.
– Типа квадрат, – сказал кто-то, указывая в спину Маны, девушка спешила вслед за Дарсисом из столовой.
– Не угадали – типа овал, – бросил я. На меня недоуменно уставились. – Значит, ноль углов, болваныши.
Я взял Юлю за руку, собираясь тоже смыться. Но холодный резкий голос приморозил меня к полу:
– Что здесь происходит?
Стремительно, как бабочки к последнему неопыленному цветку, гешвистеры понеслись к выходу. Остались только глаза, шафрановые, с красными прожилками, эти узкие щелки уставились на меня с шестидесяти-, или восьмидесяти-, или столетней, или с любой другой возрастной верхотуры, до которой я смогу добраться разве что сморщенным облыселым трупом. Красные аксамитовые одежды со «змеиной» фактурой взметнулись, и старый ананси мгновенно пересек двадцать метров от порога до фабрикоида, которого я с Маной закидал пиццей с роллами. Вот он, архонт Гертен, член Совета Правления Анансией, достойнейший ее житель, один из руководителей Научно-испытательного центра, куратор программы «Гешвистер». Званий много, суть одна – похититель детей.
– Архонт, – поклонилась Юля. Я молчал.
– Юлирель, – кивнул статный старик и сковырнул длинным синим пальцем жареный анчоус от пиццы со лба фабрикоида. – Вероятность такого поведения подопечных людей рассматривалась, но из-за ее незначительных ноля целых семи десятых процента защиту от нее не учли в программировании обслуги.
– Теперь вероятность явно немного приросла, – сказал я. – На каких-нибудь никакущих девяноста девять процентов.
– На восемьдесят семь – для завтрака на завтра, – сказал архонт. – Далее процент уменьшается по экспоненте каждый день при условии отсутствия повторов эксцесса. Человеческая память очень короткая.
– Совсем как у рыбок, – сказал я, глядя как костлявые пальцы архонта сдирают с металлической обшивки еще один анчоус. Эти же пальцы, эту же крупную синюю ладонь он протягивал мне шесть лет назад, чтобы увести внутрь стальных коридоров орбитальной станции к Юле. Протягивал со словами «Мы не обидим». Чертов лжец, я все помнил!
