– Докладываю, – заговорила Войтич, не поднимаясь, – после выполнения задания, то есть выполнения вашего приказа, ефрейтор Арзамасцев вышел из окружения и ушел к своим.
– Что значит «ушел к своим»? А мы для него, и для вас в том числе, кто, чужие?
– То и значит, что за линию фронта.
– Он, видите ли, к «своим» ушел, старший конюх царя Мафусаила! – возмутился Мальчевский. И возмущал его не столько побег Арзамасцева, сколько то, что участие в его судьбе приняла Калина Войтич. – А мы ему действительно кто, воины племени ирокезов?! Мы для него, получается, то же самое, что задрипанные гренадеры Антонеску?!
– Что касается тебя, то на гренадера ты никак не тянешь, – отрубила Калина. – Даже задрипанного.
– Прекратить! – грохнул кулаком по столу Беркут. – Отвечать только на мои вопросы. Вы что, Войтич, знали, что ефрейтор собрался дезертировать?
– Да не дезертировал он, – устало вздохнула Войтич. – Не с фронта ведь, наоборот, на фронт бежал. Разве не ясно?
– Он был бойцом гарнизона и находился в моем подчинении, – отрубил Беркут. – Был приказ держать оборону здесь. Не мой – командира дивизии приказ. Так что это явное дезертирство.
Калина опять раздраженно вздохнула. Беркут повел себя именно так, как и предполагал Арзамасцев: объявил его дезертиром. Калина понимала: если в таком же духе капитан сообщит о его побеге в штаб дивизии, судьбе Арзамасцева не позавидуешь.
– Здесь он находился в окружении. В Каменоречье оказался случайно. Как и вы, капитан. О существовании лично его, ефрейтора Арзамасцева, командир дивизии даже не догадывается. Так вот, случайно оказавшись в тылу врага, ефрейтор решил пробиться к своим, за линию фронта. И давайте замнем эту историю для полной ясности. – Войтич поднялась, пошатываясь от усталости, дошла до полога, которым была завешана выработка и, уже приоткрыв его, предупредила: – Не советую докладывать о дезертирстве.
– Я не нуждаюсь в подобных советах, – окрысился Беркут. Он и сам не понимал, почему вдруг побег Арзамасцева вызвал у него такое раздражение.
Впрочем, капитану с самого начала этой каменореченской эпопеи не хотелось, чтобы ефрейтор оказался в Смерше раньше него, ибо кто знает, какие сведения он начнет излагать особистам-контрразведчикам, а главное, как станет трактовать их. Особенно его умение перевоплощаться в образ германского офицера.
– Не мог он здесь больше, – изменила тактику Калина. – Ну, не тот он человек, который способен ползать по нашим каменореченским подземельям. Он еще нарадоваться не успел тому, что выполз из концлагеря, считай, из могилы.
– Постойте, Войтич. Может, сами вы и спровоцировали его на дезертирство?
Калина блудливо ухмыльнулась и, дунув на одну из двух освещавших выработку «летучих мышей», словно арию куртизанки, фривольно пропела:
– Так оно все и было, комендант, так и было: соблазнила Калина Войтич твоего ефрейтора про-щаль-ным поцелуем.
– Значит, здесь он воевать не способен. А пройти десятки километров по тылам врага и преодолеть линию фронта, он окажется способным? Об этом, Войтич, вы подумали, благословляя ефрейтора на дурацкий шаг?!
– По-моему, он даже для кастрации уже не годится, – все так же устало молвила Калина, демонстративно адресуясь при этом к сержанту Мальчевскому. – Как, впрочем, и большинство твоего бессмертного гарнизона, капитан.
– Но-но, – возмутился младший сержант.
– Причем тебя, Мальчевский, кот облезлый, это особо касается. И вообще катитесь вы все, отребье лагерное!
