– Жизнь заставляет.
– Во сколько?
– Она даст вам знать… как начнут расходиться.
– Ты уж тогда сам на дверях подежурь, – сдвинул брови Странников. – Вдруг эти двое, жених с невестой, ещё что-нибудь удумали.
– Да что вы, Василий Петрович!
– От этой парочки всего можно ждать. Смотри, чтобы ни одна мразь туда не сунулась и не догадалась!
– Разве можно, Василий Петрович.
XI
Странников не раз бывал в тайном кабинетике артиста. Всё здесь подчёркивало вкус владельца, его аккуратность, склонность к маленьким, но приятным излишествам и, главное, – служило тому, ради чего уголок был обустроен и засекречен.
Кожаный диван жёсткий, без малейшего намёка на скрип, но с мягким тёплым покрывалом, изящная форточка, до которой легко дотянуться с ложа и прикрыть при надобности без всяких усилий, торшер, музыкальный аппарат с набором пластинок, в глубине изящный маленький душ на одного человека с зеркалом во всю стену и огромная картина напротив дивана. Всё полотно закрывал страстный зад пышной красавицы, но, повернувшись будто невзначай, шалунья грозила пальчиком каждому, кто слишком задерживал на ней свой любопытствующий глаз.
Странников даже помнил запах, царивший в той комнате, но, когда он приоткрыл дверь, всё забыл, его окружили новые ароматы и в полумраке горячие голые руки обхватили его, а жаркие губы впились до боли.
XII
Когда они прощались, форточку раскачивал предутренний просыпающийся ветерок; в банкетном зале царила могильная тишина.
– Мне здесь понравилось, – зевнула она сладко, прищурилась на картину и, упёршись пальчиком в откровенно призывающий зад натурщицы, задумалась: – Где-то я её уже видела… Не с Сенного рынка? У Сурина?..
– Не знаю. – Он уже стоял в дверях.
– Теперь я жду тебя к себе в гости, – шепнула она, целуя жарким медленным поцелуем.
Рот её по-прежнему источал аромат и свежесть молодости. И вообще, у него сильно изменилось представление об этой девочке. Она пленила его своей непосредственностью, за ночь научила такому, о чём он и не догадывался, оставаясь при этом неназойливой и желанной. Он разглядел её ближе, она не уступала телом и статью ни Стефании, ни другим молодым, попадавшим в его сферу, была не по-женски мудра – от взгляда на мужчин до представлений о жизни. Глаза плавились жгучим огнём, но в них он видел только страсть к любовным наслаждениям и, удовлетворяя их, заметно устал, как не уставал уже давно.
– Придёшь? – повторила она свой вопрос без тревоги и обычной женской ревности, уверенная в положительном ответе.
– Как пойдут дела, – не отказал он, но и не дал ей повода для превосходства, хотя в уме лихорадочно подсчитывал: «Понедельник – занят, вторник – конференция на весь день, среда – выезд в район на актив, четверг?.. что у него в четверг?.. приём чекистов вместе с Трубкиным, у того накопилась к масса вопросов. Оставалась пятница… По греческому календарю это день любви, но кто знает, что ещё произойдёт за неделю, она заполнена настолько, что он забыл про бега! Выбрать бы время, не участвовать, но глянуть хоть одним глазом! И вот ещё, чёрт!.. В пятницу его ждут в мединституте, профессор Телятников напоминал, звонил несколько раз. Там какое-то торжество… он обещал быть…»
– Значит, придёшь? – не отпускала она его.
– Дам знать. Твой Пашка-то точно на неделю собрался в столицу?
– Как пойдут дела, – ответила она, подразнивая и приманивая, приоткрыла покрывало, выставив нахальную ножку.
