Теперь то, что было известно немногим, а именно лотэлье Истрейдис и правителям Вардена и Брейдена, стало открыто для всех – смысл Великого Запрета, распространявшегося на отношения истрей и данкерров-магов. Большинство пришло в ужас от такого исхода. Но некоторые данкерры, обладающие магией, призадумались… Все же заманчиво было получить такое могущество.
И предпринимались все новые и новые попытки. Некоторые из них увенчались успехом, что стоило жизни нескольким истреям и уменьшило свет Пламени Истрейдис, а, следовательно, и количество светлой магии в мире.
В конце концов совместным решением правителей Светлого и Темного Долов был введен запрет на нахождение данкерров (и магов, и не магов) на территории Вардена, а истреям и вовсе было велено не покидать пределов Светлого Дола. Нарушение запрета каралось смертью.
Поколения сменялись, болезни, войны, неурожайные года чередовались с хорошим, мирным и благополучным временем. И те события постепенно бледнели и стирались из людской памяти. Данкерры и истреи снова могли путешествовать, где им заблагорассудится.
Остался лишь Великий Запрет на любовные отношения между данкеррами-магами и истреями, овеянный ореолом таинственности и страха. Да и данкерров теперь не пускали в Обитель Истрейдис. Вот и все.
А пару лет назад снова началось. То один, то другой данкерр-маг подкарауливал истрею где-нибудь неподалеку от Обители и, применяя запретную магию, ломал волю девушки и разжигал в ее сердце губительное влечение. Не на всех истрей действовала эта магия, но подпадавших под влияние джаимэ и бежавших с ними становилось все больше.
Где-то далеко хлопнула тяжелая дверь, и по каменным ступеням гулко зазвучали чьи-то шаги. Отупело и равнодушно вслушивалась я в эти звуки – в них не было ничего необычного. Два раза в день стражник приносил мне скудную еду. Однако сейчас там явно шел не один человек. Сердце тревожно забилось.
Судя по царапинам, которые я делала на стене ржавым гвоздем, прошло уже около двух месяцев с последнего посещения Депарнэ, когда даже «Страсть пробуждающий» не помог ему осуществить его грязные намерения. И все это время я провела в темнице.
Благо, на этот раз меня посадили в другую камеру – просторную и сухую. Спала я на соломенном тюфяке, брошенном прямо на каменный пол. Нужду справляла в соседней каморке, соединенной узким коридорчиком с основной комнатой. Там была прорублена дыра в полу, по всей видимости, соединяющаяся с общей замковой канализацией. Вонь в этой комнатушке стояла немилосердная! Но все лучше, чем ведро в моем предыдущем месте заточения.
Шаги приближались.
«Кто-то идет, а я грязная и вонючая», – как-то некстати подумалось мне, – «Ну и аромат их ожидает».
Я глупо захихикала и запустила руку в грязный спутанный колтун волос – ужасно чесалась голова! Уж не запах должен был меня сейчас волновать!
Но за два месяца, проведенные в полном одиночестве, тишине и темноте, которую немного рассеивал свет моего Кинарэ, мысли стали путаться, порой становиться бессвязными и бессмысленными, в голове было тяжело, перед глазами стояла пелена тумана. Мне кажется, еще немного и я начала бы сходить с ума.
Посетителей, помимо стражника, оказалось двое. Один из них поднял повыше фонарь. Я зажмурила отвыкшие от яркого света глаза и сжалась в комок на своем соломенном ложе. Страх, сильный и внезапный, охватил меня, сжал в своих цепких липких объятиях. Мир плыл и качался. Я потеряла сознание.
