Алексей хотел было найти какие-то слова, но Вилли, не дожидаясь ответа, продолжал:
– А сил у меня, как оказалось, не было никаких. Но я все-таки делал попытку за попыткой, чтобы продвинуться вперед – так меня манил солнечный, яркий, светлый день впереди и пугала непроглядная ночь подо мной.
– Действительно, странный сон, – удивился Алексей.
– Да, вот такое видение, весьма странное, – согласился Вилли. – А хотите узнать, чем все закончилось?
– Было бы любопытно, – откликнулся Алексей.
– И вдруг подул холодный, пронизывающий ветер. Руки, чувствую, так быстро замерзли – шевельнуть пальцами стало невозможно. И накатили тяжелые, темные тучи, все закрыли. Стало кругом настолько темно, что, казалось, наступила ночь. И я чувствую, что, не удержавшись безвольными руками, сорвался со скалы… И лечу…
Алексей не прерывал рассказ Вилли ни вопросами, ни восклицаниями.
– И вы знаете, Алекс, может быть, я на тот момент и пробудился, но не мог понять – я все еще лечу куда-то или мой сон, наконец-то, закончился. Что значит полная темнота в глазах. Мне было, признаюсь, от этого сна долгое время не по себе. Лишь нащупав постель, я понял, что уже не сплю и никакое падение с высоты мне не угрожает.
– Не хотелось бы мне оказаться, Вилли, на вашем месте, – произнес Алексей.
– Я думаю, – вдруг начал Вилли, – нет, я убежден, что наша с вами встреча сегодня не случайна. Это божье провидение. Он не мог меня оставить на произвол судьбы. Не мог оставить без заботы обо мне, без внимания. И что я хочу сказать вам, Алекс, – Вилли, на сколько мог, попытался поправить рукой бинты возле рта, – в чем хочу признаться…
Сделал маленькую паузу, продолжил:
– Вот если бы я сейчас вдруг предстал перед советскими органами дознания, – тихо, но серьезно говорил Вилли, – я бы из принципа, из своего упрямства им ничего не сказал, что бы их ни интересовало, о чем бы они меня ни спрашивали. И это правда. Потому что мне терять действительно нечего. Я сам себе поставил диагноз – я, кстати, врач, подполковник медицинской службы – и он неутешительный. Я потерял зрение безвозвратно.
Вилли о чем-то еще подумал и продолжил разговор с большой горечью в голосе:
– Мне здесь надеяться не на что, и дома я такой никому не нужен. Я не хочу быть никому обузой… Надеюсь, вы понимаете, к чему я клоню? Когда жизнь теряет всякий смысл, это не жизнь.
Но Алексей тогда к его этой фразе не прислушался. Или не придал ей должного значения.
– А вот с вами, Алекс, я буду как на исповеди, честное слово, – вдруг несколько взбодрившись, как показалось Алексею, воскликнул немец. – И я даже не интересуюсь, как видите, кто вы. Я подчеркиваю: мне сейчас это безразлично. Абсолютно. Я счастлив и благодарю бога, что у меня в это важное для меня время есть человек, который облегчает мою участь и выслушивает мои сокровенные мысли.
Не дожидаясь вопросов от собеседника, он прошептал:
– Вы можете мне не поверить, Алекс, но я признаюсь вам, поделюсь с вами такими крамольными мыслями… Это касается только моих личных убеждений, умозаключений и моего опыта. Я чрезвычайно негативно отношусь к нашему фюреру, Адольфу Гитлеру. И это не только потому, я сейчас нахожусь перед вами по его милости в безнадежном состоянии. Я не перестаю удивляться, как этот проходимец сумел перевернуть всю Германию, затуманить мозги всему немецкому народу и заставить все здравомыслящее, в общем-то, население отдать себя на заклание, принести себя в жертву ради его безумных идей.
