– В Новый Дом вас свести, твоё благородие?
Дядя наотрез отказался, пожелал сразу полезть под землю. Так он выразился.
Как скажете, как скажете, молвил в уме десятник, потёр плешь, велел дяде надеть шляпу и повёл, мощно закрыв на мгновение весь свет спиной-комодом.
– Командор вас хоть покормил на орбите-то?
Редактор словно бы удивился, что так вольно говорят о командоре, но справился.
– Да… премного благодарен.
– Полезли, пан?
– Полезли. – Только и вякнул бедняга-редактор.
В полутьме коридора жар не ослабел, только ядовитее сделался, сушь подземелья полезла в горло нехорошо. Десятник объяснял, роняя грубые весомые слова:
– Вниз в голову спуск. Вроде как в кроличью нору.
Интересно, что кролик думает. Так, трясясь и страдая, что выглядит смешно, подумал посетитель.
– Дробилка.
– Винт.
– Метла бабья.
Десятник осклабился, вертя в пазах что-то вроде большого совка для мусора.
– Садишься, аккурат, той штукой, что для того завсегда снаряжена, едешь. В трудных местах.
Речка руды блеск источала, понравившийся редактору, почитавшему кое-что в литературе.
– Богатая.
Почему шахтёры все такие красивые, подумал он. Сплошь лбы, носы и подбородки – все такое рельефное, как у высших с Нибиру не увидишь часто.
Жгучий короткий кашель одного из них, видного атлета-старика испугал его. Тот был в робе, прочие в деликатных длинных трусах. Десятник понял.
– Они не при краватке, панычу. – Трогая место, зарезервированное цивилизацией для галстука, объяснил он. – Дюже жарко.
Редактор оглядывал новый мир – особенно всё-таки изумляли рабочие. Все шахтёры сродни Хорсам. Десятник, с которым он демократично поделился мыслью, сделал губы:
– Мабуть, Хорсы тута и зародились, постепенно, знать, почернели.
И загоготал так, что сделался лешим из сказки. Потом прервал смех, засветил вежливо фонарём в лапе в личико редактору, оглядел.
– Да вы здесь кабыть бывали. При свете не признал. А тута возраст изгладился, вы помолодели, господин, смотрю… бывали?
Тот улыбнулся бледно.
– Да… бывал.
Они возвращались. Вагончик напоследок подкинул его. Он с ужасом оглядел пустое пространство, где играло смертное Солнце, кладбище руды.
«Не забыть».
– Простым, так сказать, солдатом.
– Теперь-ка вы, – прищурился, – генерал?
Тот пожал плечом. Предположил с робостью:
– Ну, полковник?
Десятник занёс лапу, и тот едва заметно пожался, но лапа опустилась милосердно на плечо. Редактор не поморщился. Страшные работяги усмехались вдалеке. Редактор видел зубы на чёрных лицах.
– У нас тута имеется полковник. – Поднял десятник бровь густую с усилием тысячелетней игривости. – Хороша.
– Дама?
– Сказано – полковник. А чего вы тогда не остались? Целинку подымать? Самое для молодых дело.
Редактору тут показалось уже нарушение субординации, но он сдержал внутри поднимающееся давно возмущение – с той минуты, как командор Энлиль сир Ану молвил ему, сажая одной рукой катер, другой же протягивая ему блокнот-навигатор: «Господин редактор, позаботьтесь о себе на нашей земле».
– Не сложилось.
– А.
Их земля, видите ли. Колония вы. В новостях с уважением, но всегда в меру, в меру. Мера – черта божественная. А тут – гонор, звезда светит, как в сломавшемся солярии, низший класс свободен в словах и жестикуляции.
Сам командор, конечно, внушал уважение беспредельное – но и он, с природным золотым венцом, с чистейшим профилем, с покрасневшей благородной кожей на запавших щеках и выбритом подбородке, – оказался всё же не таким, как ожидалось в редакции.
