– Немножко туманно, но, в целом, впечатляюще! Я верю вам, генерал. Желаю успеха!».
На этой, вроде бы, мажорной ноте и закончился разговор, но, тем не менее, после него на душе Баклевски осталось тягостное впечатление, и поэтому он никак до сих пор не мог успокоиться, продолжая мерять по диагонали каюту. Одна деталь сильно беспокоила генерала – степень управляемости Джоном Гаррисоном. В глубине души он считал ее очень и очень низкой – Гаррисон был слишком умен для роли марионетки…
Отчаянное мыслительное напряжение вспахало высокий лоб Баклевски глубокими бороздами, и он сделался совершенно не похожим на себя, внешне, в эти минуты, сильно напоминая неврастеника на пике депрессивного упадка. Понимая, однако, что находиться до бесконечности в подобном состоянии было бы «смерти подобно», генерал принял окончательное решение. Пробормотав что-то вроде: «Черт с ними, с грозами!» он связался с ангаром и приказал майору Иванову вылетать в ранее назначенное время. Откладывать еще на сутки начало операции он ни за что не хотел, хотя и прекрасно понимал степень риска, внутренне соглашаясь с доводами Самакко, да и с собственным, недавно принятом решении перенести взрыв Станции на одни плевянские сутки позднее…
Ночь между двадцать восьмым и двадцать седьмым днями
Гаррисону снилась Гера – впервые в жизни. До этого чудесного момента он слышал лишь ее голос и не представлял себе, насколько чарующе прекрасной может оказаться его обладательница. Золотоволосая стройная нимфа, одетая в тунику из полупрозрачных розовых лепестков, стояла среди гигантских белых цветов и призывно махала ему рукой. В ее огромных зеленых глазах ослепительным накалом светились запредельные любовь и нежность. И любовь, и нежность, что самое замечательное, без сомнения адресовались не кому-нибудь, а именно ему – Джону. Джон чувствовал, как буквально тает в полноводном потоке этих сверхчеловеческих чувств, струившихся из самых прекрасных во всей Вселенной глаз. Та красавица, какую показывал им на слайде в деканате Брэдли, казалась бледной тенью хозяйки волшебного сна Гаррисона, снившегося ему этой страшной ночью на борту обреченной Ганикармийской Орбитальной Станции.
– Джонни, Джонни! – нежными переливами зазвенела хрустальная мелодия ее голоса. – Я люблю Тебя, Мальчик мой!
– Но как ты нашла меня?! – изумленно спросил Джон. – Ведь я же всегда жил на другой планете.
– Очень легко! – ответила Гера. – Мне помогла найти Тебя моя Любовь. Она сильнее, чем все расстояния в мире. Я почувствовала, я нащупала среди океана ледяного мрака биение твоего большого горячего сердца – сделать это было не так уж и трудно, поверь мне мой Мальчик!
– Но кто ты?! Ты живешь здесь – среди этих прекрасных цветов и питаешься их нектаром?! Ты – цветочная фея из волшебной сказки моего детства?! – изумленно продолжал спрашивать Джон, чувствуя, как в сердце его ярким пламенем загорается неземная испепеляющая страсть.
– Но ты же прекрасно знаешь меня уже давно, но просто боишься себе в этом признаться! – зазвенел серебряными колокольчиками на ветру ее счастливый смех. – Иди же скорее ко мне, а то скоро наступит вечер и тогда нам будет трудно найти дорогу к моему дому…, – она вновь призывно махнула Джону рукой.
Джон немедленно хотел сделать шаг вперед, но по старой десантной привычке сначала глянул себе под ноги и с ужасом отшатнулся – он увидел, что под ногами разверзается бездонная космическая бездна, едва-едва не поглотившая его.
