Пока Себастьен Цорн ругается, ощупывая футляр своей виолончели, чтобы убедиться в ее целости и сохранности, Фрасколен направляется к вознице.
– Ну как, приятель, – спрашивает он, – что же нам делать, скажите?
– А что будешь делать, когда нет ни лошадей, ни экипажа?.. Ждать…
– Ждать, пока они появятся! – восклицает Пэншина. – А если они так и не появятся…
– Надо их раздобыть, – замечает Фрасколен, которому никогда не изменяет практическое направление его ума.
– Где?.. – рычит Себастьен Цорн, бегая взад и вперед по дороге.
– Там, где их найдете! – отвечает кучер.
– Э, послушайте-ка, любезный возница, – и голос виолончелиста мало-помалу поднимается до верхних регистров, – это что за ответ? Хорошее дело… по своей неловкости вы нас вываливаете, ломаете карету, калечите лошадей, а потом говорите: «Выкручивайтесь, как знаете!»
Увлеченный потоком собственных слов, Себастьен Цорн начинает изливаться в бесконечных и по меньшей мере бесполезных упреках, но его прерывает Фрасколен:
– Дай-ка я с ним поговорю, старина Цорн.
Затем он снова обращается к кучеру:
– Где мы находимся, приятель?
– В пяти милях от Фрескаля.
– Это железнодорожная станция?
– Нет… прибрежный поселок.
– А там найдется экипаж?
– Экипаж… вряд ли… тележка, пожалуй, найдется…
– Запряженная волами, как во времена меровингских королей! – восклицает Пэншина.
– Это неважно! – говорит Фрасколен.
– Ладно! – вмешивается опять Себастьен Цорн. – Спроси-ка у него лучше, есть ли в этой дыре постоялый двор… Надоело мне шататься по ночам…
– Друг мой, – спрашивает Фрасколен, – имеется ли в Фрескале какой-нибудь постоялый двор?
– Да… Там мы должны были менять лошадей.
– И чтобы добраться до этого поселка, надо идти по дороге?
– Прямо по дороге.
– Пошли! – кричит виолончелист.
– Но как быть с этим беднягой? Жестоко оставлять его одного… В таком положении, – замечает Пэншина. – Послушайте, приятель, а с нашей помощью вы не могли бы?..
– Невозможно, – отвечает кучер. – Да я сам лучше останусь здесь… У кареты… Утром я уж соображу, как отсюда выбраться.
– Нам бы только добраться до Фрескаля, – продолжает Фрасколен, – а там мы могли бы послать кого-нибудь к вам на помощь…
– Да… хозяин постоялого двора меня хорошо знает – и не оставит в беде…
– Ну что ж, идем?.. – восклицает виолончелист, берясь за футляр своего инструмента.
– Сию минуту, – отвечает Пэншина, – но сперва помогите-ка мне устроить нашего кучера на откосе.
Действительно, его необходимо унести с дороги, и поскольку он не в состоянии пользоваться своими порядком таки поврежденными ногами, Пэншина и Фрасколен поднимают его, переносят и усаживают под большим деревом, нижние ветви которого спускаются зеленым пологом.
– Двинемся ли мы когда-нибудь?.. – вопит Себастьен Цорн в третий раз.
Тем временем при помощи ремней он уже пристроил футляр у себя за спиной.
– Готово, – говорит Фрасколен.
Затем он обращается к кучеру:
– Итак, решено… Хозяин фрескальского постоялого двора пришлет за вами… А сейчас вам ничего не нужно, приятель?..
– Да вот, – отвечает кучер, – хотелось бы глотнуть джину, если у вас во фляжках осталось.
Фляжка Пэншина еще полна, и «Его высочество» охотно жертвует ее.
– Ну, милейший, – говорит он, – чтобы не продрогнуть, ночью вы будете подогревать себя… изнутри!
Очередное негодующее восклицание виолончелиста побуждает наконец его товарищей двинуться в путь. Хорошо еще, что их вещи остались в багажном вагоне поезда и не были перенесены в карету. Если даже вещи и прибудут в Сан-Диего с запозданием, музыкантам по крайней мере не придется тащить их на себе до Фрескаля. С них достаточно и скрипок, и даже больше чем достаточно футляра с виолончелью. Правда, ни один музыкант, достойный этого имени, никогда не расстается с инструментом, так же как солдат со своим ружьем или улитка со своей ракушкой.
