Меча у пфальцграфа не было – об этом Фридрих, конечно же, знал, поскольку сам держал меч Дипольда в левой руке. Но гвардеец не подозревал о ноже, спрятанном в правом сапоге пфальцграфа. А если и подозревал – то в эту минуту напрочь забыл о своих подозрениях.
Пока Фридрих обозревал небеса, Дипольд извлек оружие из-за голенища. Когда гвардеец перевел взгляд на стены замка, Дипольд уже стоял над трабантом с занесенным засапожником. И ни опыт, ни чутье, ни воинское искусство не могли уже спасти Фридриха.
Небольшое изогнутое лезвие пропороло шею, словно специально подставленную под нож. Бритвенно-острая сталь вошла в щель между чешуйчатым воротом панциря и назатыльником шлема. Удар был сильным и точным, безжалостным и умелым. И удар достиг цели. Рассечены мышцы и артерии. Перебита кость в основании черепа. И – предсмертный хрип вместо крика. И – агония. И – все. И – одним верным гвардейцем у Карла Осторожного меньше.
Дипольд рывком втянул обмякшее тело обратно в бойницу – еще до того, как кровь хлынула вниз. Глубоко вдохнул. Выдохнул… Да, совсем не по-рыцарски получилось. Да, нечестная ему в этот раз досталась победа. Но ведь и Фридрих – не представитель древнего благородного рода, а всего лишь презренный ландскнехт, поднятый из грязи прихотью отца. И тут не ристалище. И никто не видит. И никто не узнает. И конечная цель слишком важна, чтобы привередливо перебирать самые доступные и простые средства. И потом, по-рыцарски все равно бы у него уже не вышло. Его рыцарский меч находился у Фридриха…
Дипольд вытер нож об одежду убитого, сунул обратно за голенище. Решительно тряхнул головой. Конечно, резать своих, остландских воинов, лучших, надо признать, воинов, которых разумнее было бы использовать иначе – препаскуднейшее дело. Но если не резать нельзя? Если только через труп Фридриха можно обрести свободу действий. И приступить, наконец, к тому, с чем медлит отец. И с чем медлить никак нельзя. Ему, Дипольду Славному – нельзя. А все остальное пусть горит огнем.
И снова откуда-то изнутри поднималось знакомое и успокаивающее ощущение правильности происходящего.
Правильно! Все было правильно! Все он сделал пра-виль-но!
Дипольд Гейнский вновь верил в себя и в свою правоту. И в душе не оставалось места для сомнений и угрызений совести. Тело полнилось силой и бодростью, сердце – непоколебимым спокойствием, в голове царила кристальная ясность мыслей.
Дипольд улыбался. Чрезмерно любопытный и невесть откуда взявшийся ворон оказал ему неоценимую услугу. Ну, а Фридрих… Что Фридрих? Отцовского трабанта найдут не сразу. Заходить в галереи, примыкающие к покоям пфальцграфа, запрещено и благородным обитателям замка, и челяди. Фридрихом же и запрещено. Но кто знает о том, что крепость нельзя покидать Дипольду? Только отец и Фридрих.
Отца сейчас в Вассершлосе нет. Фридрих – мертв. Значит, самое время уехать с опостылевшего острова.
Улыбка пфальцграфа становилась все шире. Нет, его ждут не постыдное бездействие и прозябание в четырех стенах с арбалетчиками у бойниц. Дипольда Славного ожидают более славные дела…
К удивлению привратной стражи, гейнский пфальцграф неожиданно пожелал выехать на прогулку в гордом одиночестве. Бывший пленник Альфреда Оберландского не взял с собой даже приставленного к нему отцовского гвардейца. Каким-то образом смог не взять.
Подкованные копыта лучшего жеребца, выбранного Дипольдом в замковых конюшнях, глухо простучали по деревянному настилу моста. На берегу конь беззвучно ступил в мягкую мшистую землю. А уже несколько секунд спустя деревья скрыли от замковой стражи фигуру одинокого всадника. Дипольд прицокнул, вонзил шпоры в упругие лошадиные бока. Жеребец легким галопом понесся по протоптанной лесной тропе.
