Да и женщины тоже поглядывали в ее сторону.
«Ничего удивительного, – подумал Флинн и помахал Хван рукой. – От нее буквально исходят «розовые сигналы», не почувствовать которые просто невозможно».
Заметив Флинна, Хван все тем же решительным шагом направилась в его сторону. Путешествовать она предпочитала налегке – никакого багажа у нее с собой не было, если не считать большой спортивной сумки через плечо, в которой, по-видимому, находилось все необходимое.
– Ты без вещей? – на всякий случай уточнил Флинн, приветственно чмокнув ее в щеку.
– Это все, – ответила Хван, показывая на свою сумку. – Ты же знаешь, мне много не нужно.
Флинн все же попытался взять у нее сумку, но она лишь насмешливо взглянула на него.
– Ты действительно думаешь, что я не в состоянии донести до машины собственные вещи?
Флинн только головой покачал, но в глубине души был доволен. За то время, что они не виделись, Хван нисколько не переменилась и по-прежнему пользовалась любой возможностью, чтобы утвердить свою независимость и самостоятельность. Даже когда они вместе бывали в «горячих точках», районах катастроф и в других опасных местах, Хван настаивала, чтобы к ней относились так же, как к любому из журналистов-мужчин.
Что ж, раз она так хочет – так тому и быть.
В город они вернулись на такси. Собственной машины у Флинна не было – он никогда не задерживался в Париже слишком надолго, чтобы это имело какой-то смысл. Квартира, которую он снимал уже много лет, тоже была небольшой, с одной спальней, и он заранее решил, что уступит ее Хван, а сам будет спать на диване в гостиной. Но когда он рассказал о своих планах гостье, она рассмеялась ему в лицо.
– Нет, Флинн, это твоя кровать, вот ты на ней и спи. Диван меня вполне устроит.
– Ну ты и упрямая, – покачал головой Флинн. – Впрочем, как всегда.
– Вот именно, – подтвердила она с легкой улыбкой.
Оставив вещи в квартире, они снова вышли в город, чтобы пообедать в ближайшем бистро, где Флинн всегда питался, когда наезжал в Париж. Хван пила красное вино и рассказывала о своих вьетнамских делах – о детях, которых она навещала, о женщинах, которым приходится преодолевать невероятные трудности, чтобы просто выжить.
– Ты не представляешь, в какой нищете они живут! – восклицала она с горячностью.
Флинн представлял, но все равно кивал в знак сочувствия. В мире было много нищеты и много страданий, о которых никто не знал до тех пор, пока кто-нибудь – он сам, Хван или кто-то из коллег-журналистов – не исследовал проблему, чтобы подробно о ней написать.
Потом заговорили о нем, о его последнем задании. Когда Флинн рассказал, где побывал и что видел, Хван сказала:
– Тебе следовало бы написать книгу!
При этом она не переставала с жадностью поглощать спагетти с острым томатным соусом, который струйками стекал по ее изящному остренькому подбородку.
– Я уже написал книгу, – напомнил Флинн. Сам он, честно сказать, позабыл, говорил он об этом Хван или нет. Скорее всего – нет, поскольку Хван удивилась совершенно искренне.
– Вот как? – переспросила она. – Какую же?
– Боюсь, не слишком хорошую, – ответил он, несколько смутившись. – Что-то вроде путевых заметок. Впрочем, это было довольно давно, когда я был моложе.
– Я хотела бы ее прочитать.
– Она не в твоем стиле.
– Что ты хочешь этим сказать?
– Я хочу сказать, что тебе она вряд ли понравится.
– Почему?
– Повторяю, я написал ее, когда был совсем молодым.
