- Надо же! Ровно шесть утра, как вы и говорили! А я думал, вам, людям искусства, особой точностью отличаться не положено.
- Где делом руковожу я, там все идеально! Вы с нами едете, Константин Дмитриевич? – поинтересовалась Душка-Череп у спонсора.
- Нет! – ответил спонсор и почти испуганно покосился на наш автобус. – Там и так забито… Мы лучше машиной… - Константин Дмитриевич кивнул на припаркованный у стены черный джип, здоровенный и технологичный, как космический модуль.
Душка-Череп разулыбалась и шагнула в сторону джипа…
- Честь имею, Татьяна Григорьевна… - на манер киношных десантников спонсор прощально вскинул к виску два пальца. – Хорошей дороги. – И, повернувшись к режиссерше спиной, направился к своему четырехколесному монстру.
По инерции Душка-Череп сделала еще шаг. Остановилась. Кожа на затылке у нее натянулась, от нечеловеческого усилия удержать на губах дежурную улыбку. Дверца захлопнулась – и глухим рычанием распугивая по-куриному суетящихся мамашек, джип вырулил с площадки перед театром.
Душка-Череп поглядела ему вслед… Круто повернулась и направилась к автобусу, волоча за собой чемодан. Колесики чемодана орали и визжали, цепляясь за асфальт, словно высказывая то, что на самом деле хотела сказать их хозяйка.
- Пошли, а то сейчас получим за всех – и за переполненный автобус, и за спонсора, и за несовершенство мира. – Шепнула мне Микулишна и, придерживая болтающиеся на могучих плечах три сумки (плюс одна в руке), почесала садиться. Я шагнула следом…
Меня крепко взяли за запястье.
- Мы… Мы с мамой будем скучать. – Пробормотала бабушка, старательно отводя глаза – и торопливо сунула мне в руку купюру.
- Не надо! – я попыталась вернуть деньги, но она отпустила меня и даже попятилась назад. Отмахнулась:
- Ни мне, ни матери твоей эта сумма не поможет, а ты хоть мороженного себе купишь! – и вдруг глухо сказала. – Прости меня. Если можешь…
- За что? – вырвалось у меня.
- За то, что меня не волновали подлости твоего отца – пока они не коснулись меня самой. – Так же глухо ответила она. Повернулась и пошла, почти побежала прочь, не оглядываясь.
Я смотрела ей вслед. Разве от ее слов что-то изменится на самом деле? К нам вернется нормальная жизнь? Отец снова нас полюбит? Или хотя бы поступит с нами по справедливости? Мама перестанет убиваться на работе, а я смогу делать то, что люблю больше всего на свете – играть в театре – и не буду каждую секунду чувствовать себя виноватой?
Да ничего не изменится! Но бабушка попросила прощения – и я почему-то перестала на нее злиться. Ну хотя бы до тех пор, пока она снова не начнет меня перевоспитывать!
- Юлечка, ты передумала ехать, детка? Ты с бабушкой остаешься, старость ее лелеять? Какая умница! – завопили из автобуса, и я побежала садиться.
5. Глава 4. Не режьте меня, дяденька!
Простая фраза «автобус ехал в Евпаторию» не может передать то, что творилось на трассе. По-моему, эту дорогу сперва бомбили, долго и упорно, а потом еще минировали при отступлении. Просто щербины в асфальте сменялись внушительными колдобинами, а те – ямами: средними, большими и очень большими (участки, где ямы были маленькие, считались ровной дорогой). Один раз нам пришлось переправляться через здоровенную канаву, которая тянулась не вдоль шоссе, а строго поперек.
Автобус иногда устраивал слалом, мечась с одной стороны шоссе на другую – казалось, что время от времени он выгибается всем своим автобусным телом, протискиваясь между длинной иззубренной трещиной и наполненной грязной водой яминой. Иногда он словно подбирался – и прыгал, как кот, перемахивая через провал в асфальте, а иногда крался на цыпочках, перебирая колесами как машинки в мультиках.
