– Может, влюбилась наша Мария Петровна? – предположила Людмила Яковлевна.
– Окстись! – вызверилась бабка, напрочь позабыв, что она собиралась давить на жалость доброй женщины. – Чего несёшь-то? Девка себя блюдёт, не шастает, как некоторые.
Оскорблённая бабка поджала губы.
Тут она допустила промах – кинула камень в огород хозяйки дома. Золовка Людмилы Яковлевны, сестра Григория, «принесла в подоле».
Спохватившись, бабка опять поднесла платочек к глазам.
– Всё с книгами она, всё с тетрадками. До любви ли ей, моей касатке? Комиссия тут какая-то едет к вам, боится она, сердечная, её, комиссию-то эту, будь она неладна. Ты бы уж, Яковлевна, как-нибудь заслонила её от этой напасти-то.
Пронесло ли с золовкой-то? Навроде, пронесло, слава те, Господи! Бабка перевела дух.
– Я тут яичек немного подсобрала. Тебе самой-то когда с хозяйством возиться?
Засуетилась, вытащила из сетки коробку из-под обуви и поставила её на лавку, но платочек на всякий случай держала в руках.
Людмила Яковлевна засмеялась:
– Ладно, заслоню.
Бабка даже и не подозревала, что для Людмилы Яковлевны подобные визиты не редкость. То одна, то другая старушка идёт к ней за послаблением для своей жилички. Прикипают они, одинокие бабки, к ним всей душой, отдают им всю нерастраченную любовь свою. Случается, замуж их выдают. Так выдали когда-то и её, Людмилу.
Замуж она сама, конечно, вышла. По любви. Но в мужний-то дом перебиралась она из хаты бабы Лиды. Баба Лида и Лёньку потом нянчила, и Ванятку. Одинокая была.
Сколько же их, проводивших на войну своих мужей, вдовами остались? Вот и Машина бабка из их числа.
Не все они хотят отдавать своих квартиранток за местных хлопцев. И не всегда потому, что считают тех недостойными, а потому, что не желают своим дочечкам – внучечкам тяжелой жизни сельской женщины, где от работы продыху нет. Разве только за своего кого, проверенного и надежного. Баба Лида вот выдала Людмилу Яковлевну только за племянника Григория и до самой своей смерти была убеждена, что именно она создала из них такую хорошую семью.
Ждут бабки для своих принцесс королевичей, а своих хлопцев гонят от двора подальше. Случается, не только от двора, а и на край села гонят.
Людмила Яковлевна улыбнулась, вспомнив тётку Аграфену, к которой поселили молоденькую выпускницу педучилища Люсю. Девочка городская, избалованная, капризная. Но тётка Аграфена души в ней не чаяла.
А осенью пришёл из Армии Иван Майсюк, родственник Григория, и приударил за Люсей. Проходу не давал. Тётка Аграфена и по-хорошему с ним, и палкой его по селу гоняла. Бесполезно. Люблю её, говорит, и всё! Обратилась тогда тётка Аграфена к ним за подмогой. Урезоньте этого шалопута, чтоб ему ни дна, ни покрышки, прости Господи! Людмила Яковлевна только руками развела, что тут поделаешь? Любовь.
Ох, и взъярилась же тогда тётка Аграфена! Реакция сегодняшней визитёрши на слово «любовь» – это просто «тьфу!» по сравнению с той, что была тогда!
Иван и её Люсенька? Это с какого же дуба надо было ей, Людмиле Яковлевне, рухнуть и чем удариться, чтоб такое сказать?!
А Людмила Яковлевна, глядя на разбушевавшуюся старушку, вдруг отчётливо поняла: у Ивана самая что ни есть настоящая любовь, если он не побоялся даже тётки Аграфены! Это поняла и Люся.
На свадьбе тётка Аграфена громче всех кричала «Горько!», целовала Ивана и называла сыночком.
Приходили к ней, к Людмиле Яковлевне, приходили и к Григорию. Он был парторгом.
