По направлению к любви - страница 44

Дородный краснолицый твой дед стал скелетом в шкафу. Доступ в шкаф был закрыт для всех: одноклассников и однокашников, родственников, барышень, друзей. Допуск в этот шкаф нового человека обсуждался всей семьёй. Это стало твоей тайной на тридцать лет.

Ты открывал душу перед другом, но шкаф был заперт, и тебе было стыдно перед другом, ты знал, что врёшь, недоговариваешь. Ты шептал в то или другое девичье ушко разные слова, но створки шкафа были на замке.

Ты распахнёшь их через десять лет на улице Волочаевской в Москве, в кабинете генерал-полковника Андреева, Начальника Военного Института иностранных языков, когда он завопит стариковским фальцетом про то, чтобы тебя – врага и гада – на шаг к границе не вздумали подпускать.

А родители всё говорят и говорят, и только бабушка молчит, а ты вдруг понимаешь, что речь идёт не о книжном или киношном персонаже, а о муже, её единственном и неповторимом муже, который провинился перед ней и твоей мамой, и дядей Игорем, и вообще перед всеми людьми, который потерялся, а теперь нашёлся, и никто, по сути, не знает, что с этим делать. А она о нём думает.

А он – он виноват по всем статьям всех кодексов.

Он виноват в том, что его не шлёпнули, что он выжил.

Это из-за него женщины получали похоронки и теряли карточки на хлеб, из-за него мужчины заводили походно-полевых жён и шли на таран, из-за него сдавались в плен, шли в каратели, бежали из концлагерей, чтобы сгинуть без следа в застенках СМЕРШа.

Это он виноват во всех отступлениях, потерях, штрафбатах, окружениях и заградотрядах.

Это из-за него немцы дошли от своей Германии до подмосковных Снегирей.

Всё из-за него.

Ты представляешь себе его голос, ты хочешь увидеть своего деда и её, его смешливую невесту Наденьку, услышать, как она рассказывает своему Бореньке про то, как она вместе с подружками-гимназистками встречала на армавирском вокзале великого князя, как поезд остановился на несколько минут и он вышел на платформу, а гимназистки ликовали и бросали в воздух чепчики.

Ты хочешь увидеть своего деда – высокого, крепкого, надменного, знающего себе цену, гордого человека. И в то же время – обиженного, униженного этой властью, затаившегося, прячущего свою тайну – отца – священника, от которого он, в отличие от брата Виктора, не отрекался, не брал греха на душу.

Они ждали рождения твоей мамы много лет, они хотели её, а она всё никак не рождалась, потом родилась с вывихом сустава, болела, лежала в постели долгими неделями, шесть или семь раз её оперировали, она осталась хромоножкой, но в девках не засиделась, и это после войны, в стране голодных женщин.

Так все мы балансируем на грани быть или не быть. Не быть никогда, не быть совсем. Какая простая гамма.

А ещё через семь лет после мамы родился мальчик, твой дядя. Они назвали его Игорем.

Как ты хотел бы проникнуть в 1940-й год, в этот их последний год без слёз и горя, в этот дом у крутого спуска к Кубани, за забор и за занавески, услышать, как они обсуждают это имя, как спорят, увидеть, как твоя семилетняя хроменькая мама качает его кроватку.

Они будут звать его Лёка, но ты узнаешь об этом только после смерти Игоря в 1989-м году, читая старые письма деда к маме. Ты узнаешь о его смерти, позвонив в Москву на халяву из советской миссии в Потсдаме, где будешь на советских учениях переводить брифинги для натовских наблюдателей.

Ты прилетишь на Чкаловский аэродром из Германии, ты успеешь к кремации и похоронам, но потом могила с урной потеряется.