Ну и, наконец, поскольку гнумы наполовину все-таки звери, чаще всего они умеют разговаривать с другими животными. Почти все они лучше или хуже понимают язык зверей и птиц и могут общаться с ними на равных, как Барбóне общается с Андерсеном. Ладно, хватит пока про гнумов, тем более, что Барбóне пора приступать к работе, чтобы успеть со свежей выпечкой до открытия кондитерской.
В заднем помещении Барбóне быстро переоделся в белый пекарский костюм, в котором он всегда работал на кухне. Он посмотрел на себя в зеркало – в таком виде он был похож на каратиста. Барбóне сделал несколько движений, подражая мастерам боевых искусств, затем поклонился своему изображению в зеркале. ‘Если бы я умел драться, это бы очень пригодилось при встрече с опасными лицами, пока мы будем готовить экспедицию. Нужно взять в библиотеке какую-нибудь книжку-самоучитель и выучить пару самых нужных приемов‘ – подумал Барбóне . Затем он надел на голову свой высокий поварской колпак, теперь он стал похож на митрополита неведомой церкви. Пуделек величественно поклонился направо и налево, потом поднял обе лапы и благословил свое отражение в зеркале. ‘Наверно, это интересно, быть священником. Я был бы очень хорошим священником, потому что я очень… я очень хорошо могу кланяться. И я хорошо умею слушать, это очень важно в работе священника’
Барбóне сегодня работал особенно ловко и весело. Он выхватывал большие куски теста из бадьи с опарой, бросал их на стол и раскатывал, добавлял муки и всякого разного, что ему было нужно сегодня. Чтобы хлеб получился по-настоящему вкусным, нельзя просто сделать все по рецепту как всегда. Один день не похож на другой, поэтому и рецепт хлеба для зимнего солнечного дня или для летнего дождливого будет свой. Каким-то непонятным образом Барбóне знал, что нужно добавить в тесто сегодня, чтобы постоянные покупатели опять сказали: “У Вольфа всегда самая вкусная выпечка! Как они это делают?!”
Барбóне месил и катал, улыбался и тихонько про себя пел “каравай-каравай, кого хочешь выбирай”. При этом он все думал об экспедиции и тесто само собой принимало ту или иную форму. Из-под его белой от муки лапы сегодня выскакивали большие как полная луна хлеба, мелкие изогнутые рогалики, похожие на молодой месяц, небольшие вытянутые пирожки с дырочкой по центру, ужасно напоминающие ракету с иллюминатором. Госпожа Вольф посмотрела на то, что получилось у Барбóне , и осталась довольна. ‘Что бы я делала без этого Пуделя. Надо будет подарить ему что-нибудь очень хорошее на будущее Рождество. Точно! Нарядный галстук!’
Папаша Вольф, пока еще был в силе, был большим модником. Он имел 1000 галстуков и каждый день стоял за прилавком кондитерской в новом красивом галстуке на радость дочерям и покупателям. Теперь по старости он в основном сидел в своей квартирке на втором этаже и перечитывал старые номера газет из того времени, когда он был молодым. Лишь изредка он спускался вниз, по большей части ночью, чтобы проверить, что все окна и двери надежно заперты, а тесто подходит как надо. Так что теперь все его 1000 галстуков просто висели в шкафу без дела и экономная госпожа Вольф втихую дарила их направо и налево, справедливо полагая, что Папаша никогда не заметит пропажи пары-тройки не самых любимых своих галстуков. У Барбóне было уже 3 галстука, подаренных госпожой Вольф: синий с сидящими собачками, зеленый с маками и серебристо-серый в китайский огурец. Пудель галстуки не носил никогда, но они ему нравились сами по себе – иногда он их доставал и рассматривал. Он представлял себе, как он в одном галстуке отправляется на прием и пьет шампанское из высоких фужеров, а в другом галстуке ему на сцене вручают приз за победу в каком-нибудь очень важном конкурсе, иногда кулинарном, а иногда песенном. Пудель кланяется и произносит речь.
