Я понял, что лучше уйти домой. Вредить кому-либо из-за собственных проблем не хотелось. Однако я не мог удержаться от соблазна попробовать что-нибудь еще ускорить, замедлить или вовсе остановить. Я помог машине скорой помощи быстрее добраться до адресата. С замедлением, правда, вышла неувязка. Похоронная процессия остановилась на перекрестке вместо потока машин. Но с остановкой проблем вообще не оказалось. Любые процессы, оказывается, можно было остановить или приостановить. Сидя в сквере на своем излюбленном теперь месте, неподалеку от Нининого дома, я остановил дождь, который мог помешать парочке в кустах, отвлек внимание постового милиционера, пытавшегося остановить моего брата-мотоциклиста, и сделал еще множество полезных дел. Наконец, я очнулся на другом конце Москвы, на набережной, в компании совершенно незнакомых мне людей. Один из них, плешивый и плюгавенький, пьяным голосом клялся мне в вечной дружбе, в которую мне почему-то не верилось. Я оттолкнул его от себя и быстрым шагом пошел по темной набережной, мучительно соображая, были ли события прошедшего вечера реальными или стали плодом воспаленного воображения. Последнее показалось более вероятным. Было поздно. Транспорт уже не ходил. Наконец, я понял, где нахожусь. Домой добрался только под утро с тяжелым чувством невосполнимой утраты и душевной пустоты.
Через несколько дней жизнь начала возвращаться в прежнее русло. В то русло, в котором она текла, когда я еще не познакомился с Ниной. В нем было пусто и неуютно. Я позвонил по Нининому телефону, но на другом конце провода сказали, что прежние жильцы отсюда уехали, а куда – неизвестно. Я придумал удобную для себя версию Нининого исчезновения. По ней выходило, что Нину готовили в разведчики, и теперь она где-то в другой стране выполняет задание в духе Маты Хари. Ну, что же теперь поделаешь. Кое-как сдав сессию и распихав все рабочие дела по своим друзьям, я оказался свободным, как ветер, и, вопреки тому, что думал всю зиму, отправился к Сереге. Там, на природе, занимаясь физическим трудом, я надеялся залечить душевную рану.
Серега встретил меня с распростертыми объятиями как родного, да собственно, так оно и было. За год его предприятие приобрело вес в районе. Директор теперь разъезжал на Волге, правда, не черной, а синей. Черная ему по рангу не полагалась. Бухгалтер и кладовщик обзавелись Москвичами. На производстве теперь платили неплохую зарплату, и сразу нашлись люди, готовые за нее работать. Рыбы было так много, что ее не успевали вывозить. Денежный оборот предприятия вырос до небывалой величины. Стали появляться проверяющие. Они не понимали, как можно руками нескольких человек в обычных, небольших прудах сотворить такое чудо. Директор ублажал их, как мог, и они с большими свертками уезжали кому-то что-то докладывать.
Серега повел меня в цех и показал свою гордость – крупных осетров. Штук двадцать этих красивых рыбин лениво шевелили плавниками в двух огромных и по-прежнему ржавых ваннах. Мало того, что Серега их вырастил, он научился получать от них икру, причем, не однажды, как это делается при вылове, а почти непрерывно, подобно дойке коров. Раз в несколько дней каждую рыбину вытаскивали из ванны, заворачивали в мокрую простыню, и Серега извлекал из нее икру, не нанося повреждений. Как ему это удалось, не знаю, но ежедневные несколько килограммов первосортной икры – не фунт изюма. Директор разрешал своим работникам, в том числе и Сереге, есть ее понемногу, а остальное забирал и куда-то увозил. На работе он теперь бывал ежедневно, даже в выходные. Вот чего добился Серега за этот год.
