По острию лезвия. Нравственно-публицистический очерк - страница 2



С юмором, гениально, тонко, но и любовно отразил своеобразие восточного менталитета Александр Сергеевич Пушкин в незабвенном «Путешествии в Азрум». Помните приветствие одного из пашей, обращенное к Александру Сергеевичу:

– Благословен час, когда встречаем поэта. Поэт брат дервишу. Он не имеет благ земных; и между тем как мы, бедные, заботимся о славе, о власти, о сокровищах, он стоит наравне с властелинами земли и ему поклоняются.

Каково, а? Дальше еще лучше. «Выходя из палатки, – пишет Пушкин, – увидел я молодого человека, полунагого, в бараньей шапке, с дубиною в руке и с мехом (outré) за плечами. Он кричал во все горло. Мне сказали, что это был брат мой, дервиш, пришедший приветствовать победителей. Его насилу отогнали…»

Вот так-то. Теперь я понимаю, почему Бакар, когда рухнула советская система, которой мы оба, казалось бы, верно служили (он в ту пору – в Госбанке, я в контрольных органах страны), не был раздавлен жерновами реформ. Он сохранил свою Итаку, где иерархия ценностей осталась по-прежнему земной и гуманной: сначала человек, затем семья, потом общество. Он спасся сам, а за ним спаслись другие. Свой путь на предпринимательском поприще он начал по Марксу «в рабочей спецовке»: объединил и капитализировал доходы родного чантийского тейпа, занимавшегося скотоводством и пряжей козьего пуха. Мне же пришлось оплакивать долю оставленной некогда малой родины – костромской деревушки Пилатово. Запоздалым было признание-откровение, выплеснувшееся в печальных стихах:

Великое мое Пилатово —
Деревня в двадцать пять домов.
От поезда с разъезда пятого
Я вновь бежать к тебе готов,
Учуять дух тепла коровьего,
Увидеть за рекою лес
И липы дедушки Зиновьева,
Что держат свод седых небес,
Как дедко Павел, глаз слезящийся,
В углу иконам бьет поклон.
Над образами нимб светящийся,
Но то не нимб, а шлемофон
Танкиста, заживо горевшего.
Прости, Архангел Михаил:
Твой лик на фото сына грешного
Старик в божнице заменил.
Какое вещее деяние
В крестьянской рубленой избе —
Земных, небесных сил слияние
В страданьи, вере и мольбе.
О Русь моя! Тебя оплакивая,
В Москве, сквозь злато куполов
Я зрю великое Пилатово,
Святых и грешных земляков.
Пока вы были смерды, пахари,
Цвела страна моя, но вот
Не стало вас. Россия ахнула
И покачнулся небосвод.
А я, кого лишь ваша силушка,
Уже последняя, поди,
К верхам из грязи в князи вынесла,
Застыл, и боль горит в груди:
В деревне родной липы спилены.
Потомства не от кого ждать.
И кто ж теперь даст снова силы мне?
И мне свои кому отдать?

Нет, что не говорите: водораздел эпох не через фундаментальные катаклизмы все же проходит, а через души людей – обычных, рядовых вершителей и жертв истории. Будем честны и признаем: есть в общих бедах и наша, быть может, невольная вина: колыбельную песню матери мы утопили в идеологических пасторалях. Стало быть, ждут нас, и поделом, на том свете наши покойные родители… с палкой. Такую участь, напророчила, кстати, болгарская прорицательница Ванга создателю пронзительных «Журавлей» – Расулу Гамзатову. Одно утешенье, что побьют нас любящие руки.

Я видел праздник

Гордое мудрование с умствованиями, извлеченными из земной природы, восходят в душе, как туман с призраками слабого света; дайте туману сему упасть в долину смирения, тогда только вы можете увидеть над собой чистое высокое небо.

Святитель Филарет (Дроздов)

Возвращаясь к природе великих общественных катаклизмов, размышляя о их внутренней и внешней сути, я порой думаю, что они в какой-то мере похожи на морские отливы – оставляют после себя одну и ту же картину. То, что было только что на плаву и представлялось величественным и несокрушимым, исчезает, уходит вместе с отхлынувшей от берегов водой. И открывается взору то, что было сокрыто, но прочно укоренено на дне водоёма, в илистой, неприглядной, но такой родной почве. Чаще всего это подводные камни, ещё недавно считавшиеся скверной помехой. Как ни парадоксально, но, «всплывая», именно они в первую очередь принимают на себе всю силу и мощь натиска новой реальности, нередко гибнут, оставив заметный, памятный след на лике и в характере обновленного пейзажа.