Но арестантская жизнь – она как повидло на стенке: то висит, то застынет на месте, а то возьмет и отвалится…
* * *
Турухтан – такая птица, у нее раздувающийся воротник из ярких перьев и башка без мозгов, эдакий пижон в мире пернатых.
А еще Турухтан – это молодой дрыщ-сиделец из второго барака. В первое время он надувался, колотил понты, строил из себя ковбоя, но быстро сдулся. Север есть Север, он каждого ставит на место. Однако под шконку Турухтана загонять не стали, «пернатить» тоже, и как-то сам собой определился он в «мужики». Вкалывал, обвыкался, на жизнь особо не жаловался.
Однажды у него сперли валенки. Довольно еще новые валенки, не вытертые, с фамилией владельца химическим карандашом и штампом с номером колонии. Вместо них под своей шконкой Турухтан обнаружил пару других – старых, сырых, поеденных мышами. К тому же они были ему малы. Поиски и расспросы ничего не дали, валенки Турухтановы наверняка были сбагрены в поселок, концов не сыскать. Признаваться в содеянном, естественно, никто не желал.
Турухтан кое-как отработал смену на делянке, а назавтра заявил, что стер ноги и отморозил палец. В санчасти ему смерили температуру, дали вонючую мазь и отправили обратно на делянку. Два дня он хромал и матерился, а работал, естественно, через пень-колоду. Ребятам в бригаде это надоело, Турухтана заволокли на пилораму и хорошо ввалили, так что вдобавок ко всему у него еще оказался сломанным нос. Турухтан пожаловался Электронщику, который смотрел за вторым бараком, Электронщик передал жалобу Козырю. Тот велел разобраться, о результатах доложить. Это не такая отписка, как в Большом мире, нет, это реально означало: разобраться, то есть докопаться до сути. Иначе Электронщику пришлось бы расстаться со своими валенками в пользу потерпевшего Турухтана. У Козыря с этим строго.
Разбор был короткий. Электронщик переговорил с одним бригадиром, с другим. Потом выстроил весь барак у шконок, самолично обошел каждого. Что знаешь? Что видел? Что слыхал? Все равно ведь узнаю, долбогномы, будет только хуже. Молчание… Ладно. По его команде бригадиры начали шмонать вещи. У Точилы в тайнике под шконкой нашли бутылку водки. Откуда водка? С воли, сказал Точило. День рождения, сказал, скоро. Кто водку доставил? Тут Точилу слегка перекосило, однако он назвал «связного» Пашу с хозблока, который иногда ездит на продбазу. Паша сразу признался, что по его просьбе возил в Емву какие-то валенки, обменял их у одного туриста на водку…
Каждый четвертый обитатель колонии сидит именно за воровство, однако кража у собрата по тюрьме считается серьезным проступком. «Крысятники» – последние люди на зоне. Так что Точила попал конкретно.
– Да не брал я его сраные валенки, братва, клянусь! У меня та пара была заныкана еще с прошлого года!
Но сказать что-либо внятное в свое оправдание он не мог, только орал и божился, что его подставили. Даже заступничество Гнева, с которым они то ли земляки, то ли дальние родственники, не помогло.
Козырь приговорил Точилу к суровому и позорному наказанию. Провинившегося раздели, уложили на табурет, связали руки-ноги, после чего весь барак, восемьдесят сидельцев, прошлась мокрыми, завязанными в узел полотенцами, по его голой спине и заднице. Позорно, больно… Но справедливо, как считали многие.
Многие, да не все. Пошли слухи, что Козырь через Точилу отомстил своему недругу Гневу – за то, что тот не проголосовал за него на февральском сходе. Может, так, может, и нет. Но тогда что-то пошатнулось в могуществе Козыря.
