Проводив родителей, я стала готовить шурпу. Она получились безумно вкусной, и я представляла, как будет гордиться мной мама. Потом мы с Самирой играли в саду — щекотали друг друга, падали в пахучую траву и смеялись, а после — ели сочный арбуз, и по нашим щекам и подбородку стекал липкий ароматный нектар. У меня до сих пор сердце сжимается от мысли, что это было как раз в то самое время, когда машина Умарова, не вписавшись на скорости в крутой поворот, упала с обрыва.
К вечеру мною овладело дурное предчувствие. Играть уже не хотелось, а потому я вышла на улицу и села на пороге дома, хотя даже маленькие девочки знают, что так делать нельзя — или замуж не выйдешь, или обеднеешь, или про тебя распустят сплетни. Спустя время меня настигли все три напасти. Но тогда мне было не до суеверий.
Когда я увидела, как по дороге, причитая, бежит тетя Зейнеп, то поняла, что случилось необратимое.
Сначала я не хотела в это верить. Казалось, это всё неправда и родители вот-вот вернутся — мама начнет готовить ягодный шербет, а папа станет учить красивым росписям.
Наконец, осознав потерю, я плакала несколько дней подряд, не переставая. Самира обнимала меня, таращила глазенки, похожие на темный изюм, и тоже плакала. Потом я просто оцепенела. Слегла и лежала несколько суток, таращась в потолок.
Я вдруг поняла папу, на которого время от времени опускался эфкяр — древняя восточная тоска. Тогда мы передвигались по дому бесшумно, как тени, и разговаривали шепотом. Бабушка говорила, что это — кара с маминой родины за то, что отец увез ее оттуда.
Эфкяр, божье наказание. Он сжимал душу цепкими лапами, сдавливал сердце и не давал дышать. Тетя Зейнеп, которая взяла на себя работу по дому, водила солью над моей головой, а потом жгла ее на печке и причитала — не дай Аллах девушке подхватить этакую заразу! Мне тоже становилось страшно, Я делала ду́а**, и эфкяр постепенно отступил. Правда, после этого меня стали беспокоить головные боли и обмороки.
Многие люди случившееся с моими родителями назвали бы трагической случайностью. Имам-хатыб в своих проповедях говорил о предопределенности.
Но в любом случае главным виновником произошедшего был Умаров. Куда он повез родителей? Что они собирались делать в тот день? Может, накануне он не выспался или выпил? Может, его машина была неисправна? То, что он — убийца, для меня было неоспоримо.
И стоя в той комнате, перед портретом, я почувствовала, как эфкяр подступает вновь. На глаза навернулись слезы, и я побежала к будущей свекрови.
— Простите, я не могу… там… Пожалуйста, можно убрать другую? Хоть еще три, но только не эту!
Она поджала губы.
— Да я уже почти все убрала. Пойди полей цветы в саду.
Вообще-то это была обязанность садовника — смотреть за цветами, но я не стала спорить, а с облечением выбежала во двор.
Только облегчение было совсем недолгим».
------------------------------------
* Истигфар — молитва покаяния.
** Ду́а — молитва-мольба о помощи.
4. ГЛАВА 4
«Как я и предполагала, неприятности начались сразу, как только Карим Умаров въехал в поселок.
В тот день я как раз шла с работы. Я всегда мечтала стать учительницей, но дядя Мехмет, который стал нашим опекуном после смерти родителей, с трудом сводил концы с концами. Сбережений отца едва хватило, чтобы оплатить похороны и скромно содержать нас с Самирой, пока я не окончу школу.
Дяди не стало, едва мне исполнилось восемнадцать. Вскоре Аллах прибрал и тетю Зейнеп, а я устроилась на работу в маленькую кондитерскую с турецкими сладостями. В детстве я считала, что именно так должен выглядеть рай — десятки видов лукума, халвы и баклавы, тающее во рту кюнефе, айва в щербете со сливками, варенье из инжира и роз, курабье, кадаиф, мое любимое пишмание… Но уже через месяц работы я разлюбила сладости.
