– Но, я так понимаю, держится?
– Та еще, старого лесу кочерга: скрипит, трещит, но не ломится.
– Ладно, бог с ними, с тетрадями. Тебя, я так понимаю, интересуют обстоятельства задержания Алексеева-младшего?
– Именно. Кстати, я захватил с собой копию протокола твоего допроса Юрки. Принести? Чтоб проще было вспомнить?
– Не нужно. Это дело я помню до мельчайших подробностей.
– Почему именно его?
– Потому что имелись в нем, как ты выражаешься, нюансы.
– Тогда давай от самой печки: откуда вообще всплыла тема с Алексеевым? Догадываюсь, что зачин «для проверки документов был остановлен подозрительный…» – это сугубо для прокурорских отписка?
– Правильно догадываешься.
– А с чего на самом деле началось?
– Началось? Хм… Знаешь, перед самой войной я занимался делом драматурга-сказочника Шварца. Слышал про такого?
– Разумеется. И, справедливости ради замечу, как раз сказочного у него мало. Все больше чистоганом реальность.
– Есть такое. Так вот, в записях Шварца я наткнулся на одну фразу. Столько лет прошло, а помню до сих пор.
– И что за фраза?
– Всегда несчастья начинаются с глупого. С умного – не начнется.
– Толково.
– Вот с твоим Алексеевым ровно так и произошло. В общем, если от печки: в ноябре 1942-го, выполняя некое ответственное поручение, Юрий перешел линию фронта и добрался до регулярных частей. Вернуться обратно в отряд, в силу обстоятельств, не получилось, и парня зачислили рядовым в состав стрелковой дивизии. Номера сейчас не вспомню, но в деле должен быть. Дивизия принимала участие в операции по прорыву блокады Ленинграда, после чего была переброшена на Свирско-Петрозаводский участок. Судя по всему, воевал парнишка неплохо. По крайней мере медаль имел. Ну а к августу 1944-го наши закрепились на финской границе и активные боевые действия в Карелии закончились, хотя отдельные стычки продолжались вплоть до середины сентября. Вот как раз в период этого затишья Алексеев был поощрен командованием 10-суточным отпуском и на попутках добрался до Ленинграда.
– И чего его туда понесло?
– А он и не собирался задерживаться в городе. Все равно родных не осталось, дом разбомбили. Могли, конечно, сыскаться какие-то знакомые из довоенной жизни, но Алексееву перед ними светиться было не с руки. Потому как… Ты в курсе, что он жил под чужим именем?
– Да. Василий Лощинин.
– Вот-вот, учащийся ФЗУ… Короче, сразу по приезде парень смотался на могилы матери и деда, прошвырнулся по центру и тем же вечером должен был сесть на поезд до Москвы. Где ни разу не был и которую мечтал посмотреть. Но – не посмотрел. Ибо черт его дернул сунуться в ресторан…
Ленинград, сентябрь 1944 года
Юрий обогнул скучающего перед входом в ресторан старорежимного вида деда-швейцара, прошел еще метров пять, снова скользнул взглядом по манкой вывеске и…
…И решительно повернул обратно. Считав его намерение, швейцар грозно упер руки в боки:
– Осади, служивый. Рядовому составу не положено. Только офицерам.
– Я знаю, отец.
– А чего тогда прешься, если знаешь?
– У меня поезд через два с половиной часа.
– Счастливого пути.
– Разреши, я быстренько чего-нибудь на зуб кину и сразу уйду?
– На вокзале буфет работает. Как раз успеешь.
– Оно понятно, что работает. Войди в положение, отец! Я третий год из котелка хлебаю. Знаешь, как хочется разок, по-человечески, с ножом и вилкой, из тарелки настоящей поесть. Удружи, а? Как ленинградец ленинградца прошу.
