Сегодня с утра я отправился на работу, как обычно, в похоронном настроении. Мне предстояло трудиться несколько часов в душном кабинете – в Лондоне установилась нехарактерная для него жара, прямо как в каком-нибудь там Марселе или Бордо. Надо было вчитываться в каракули агентов, сравнивать то, что они понаписали, с инструкциями, да и суммы были часто подсчитаны неправильно, причем нередко они были занижены. Плохо учили мои коллеги арифметику в школе, ой плохо. Хотя, конечно, одно дело – считать русские рубли с копейками, другое – фунты, шиллинги и пенсы. Ведь в фунте – двадцать шиллингов, в шиллинге – двенадцать пенсов, а еще есть и гинея, в ней вообще двадцать один шиллинг. А многие почему-то решили, что в шиллинге всего десять пенсов…
У меня с этим проблем не было, но знал бы кто, как мне осточертела вся эта канитель! Я не жаловался – еще чего, не хватало еще обрадовать эту скотину Дженкинсона. Но сам себе клятвенно пообещал, что все они мне еще заплатят по счетам. И позвал своего лакея:
– Джим, скажи, чтобы приготовили мне экипаж. Впрочем… погода хорошая, я лучше прогуляюсь. Один.
– Вы уверены, сэр?
– Уверен. Что-что, а постоять за себя я умею.
Джим помог мне одеться, я взял трость с утяжеленным набалдашником и стилетом внутри и направился в сторону Уайтхолла, через Грин-Парк и парк святого Иакова. Нравится мне там гулять, а еще туда не пускают людей более низкого социального статуса, тогда как мне у входа в первый парк почтительно поклонились и открыли ворота. То же было и во втором парке.
Парк святого Иакова окружает одноименное озеро с двумя островами. Быстрее было бы пройти по северному его берегу, но мне так не хотелось на службу, что я решил обойти водоем, чтобы заодно полюбоваться на розовых пеликанов, потомков птиц, некогда подаренных, по иронии судьбы, русским посланником. Но не успел я завернуть, как увидел Дженкинсона и пару его прихлебателей, прогуливавшихся вдоль южного берега. Мне очень не хотелось их лицезреть, и я пошел на юг, выйдя из парка, в район к северу от Вестминстерского аббатства, где находились заведения для «чистой» публики.
И у первой же пивной заметил человека, которого я меньше всего ожидал здесь увидеть. Узнал я его по рыжим кудрям и по походке – одет он был прилично, но шагал вразвалочку, так, как это делают люди, которые провели много времени на воде. Что было неудивительно – это был тот самый Джон МакКриди, который якобы единственный из всех сумел бежать из узилища в Ревеле и который оставался в наших комнатах в Мемеле, когда туда наведались прусские стражи порядка. Я-то всегда думал, что он был всего лишь моряком с одного из наших кораблей, а тут у меня в голове сложилась картинка.
Ведь все неудачи начались именно тогда, когда у нас появился МакКриди. Сначала якобы неудавшийся побег – а что, если русские попросту запустили этого чертова ирландца вместо беглецов, чтобы внедрить его в мою группу? Потом фиаско в Ревеле и в Мемеле. Да и в Кёнигсберге, если он не был узником, а был в сговоре с пруссаками, все понятно, почему наше дело провалилось, а нам еле-еле удалось бежать… Да, все встает на свои места. Ведь после того, как мы бежали из Кёнигсберга, возвращение в Англию прошло гладко – не было этого проклятого рыжего пьяницы, чтобы вставлять нам палки в колеса.
Значит, МакКриди… Конечно, логично было бы сдать его Дженкинсону – они бы его выпотрошили, и он через неделю оказался бы на тайбернской виселице. Но намного лучше для меня лично было бы попробовать провернуть дело самому. Ну что ж…
