Алиска, после всего услышанного, вытаращила глаза. Я был возмущён не меньше. Димон продолжал грунтовать стену.
– Разок пройдусь и харе, – спокойно сказал он.
– Глеб, чего ты на меня уставился?– глупо заулыбалась Люська.
– У оленя, может быть, дом и большой, – процедил я. – А у тебя мозгов совсем нет.
– Какие мы восприимчивые. Им помогаешь, так ещё и крайней сделали. Я умываю руки.
Алиса хлопнула дверью. Я вышел следом.
– Хм-м, – Люська подошла к Димону и закатила глаза. – Пусть понервничает, актёрам это полезно. Я читала. Кстати, тебе повезло, что я не актриса. А то мучила бы тебя всякой ерундистикой. Красиво ли я села, правильно ли встала? Ой, Димка, мне кажется, я фальшиво моргнула правым глазом.
Чуть погодя я вернулся в Люськину комнату.
– Успокоил?
– Вроде да. В следующий раз думай, прежде чем сказать.
– Отвяжись. Никогда не понимала актёрских переживаний. Создают сами себе проблемы на ровном месте. Какая разница, как произнесла фразу, в зале всё равно не придадут этому значения.
– Странно слышать такое от внучки народной артистки.
– Глеб, без обид, но ты знаешь моё мнение, актёрами не становятся, а рождаются. Таланту нельзя научиться.
– Потише говори, хочешь, чтобы Алиска услышала? Она и так на взводе.
– А разве я не права? Вот чего она привязалась к фразе? Интонация, акцент… Фигня! Надо уметь импровизировать. Не можешь подобрать нужную интонацию, переделай фразу под себя и шпарь. Я в шестом классе играла царицу в школьном спектакле «Сказка о мёртвой царевне и семи богатырях». Забывала текст, импровизировала. На «Ура» спектакль прошёл.
– Да уж, – засмеялся я. – Отлично помню тот спектакль. Ты с умным видом несла околесицу со сцены, тебя были готовы убить.
– Не убили же, – Люська прошлась по комнате. – А дело движется. Стены загрунтованы, завтра можно клеить обои.
– Сначала надо их купить.
– С потолком что делать, Люсь? – Димон почесал затылок и добавил: – Влом его перекрашивать. Может, оставить белым?
Люське, успевшая устать от ремонта, согласилась.
– На сегодня всё. Давайте шашлычки забацаем.
– Ненормальная, – сказал я, когда Люська выскочила из комнаты.
– Глебыч, а что она на спектакле в шестом классе отожгла?
– Много чего. Помнишь момент, когда царица с зеркалом разговаривает?
– А то. Свет мой, зеркальце, скажи, да всю правду доложи: я ль на свете всех милее, всех румяней и белее.
– Люську переклинило, она слова перепутала. Вместо этого ляпнула, я ль на свете всех тупее.
– И?
– Одноклассница, которая за кулисами озвучивала зеркало, за словом в карман не полезла. Ответила, что Люська, то есть, царица, всех тупее.
– Прикол.
– Люська вспыхнула. Ей уже не до спектакля было. Глядя в зеркало, проорала: «Ах ты, тощая коза! Кривоногая корова!». Пререкались они долго, пока за кулисами кто-то не догадался заткнуть зеркалу рот.
Димон засмеялся и лениво потянулся.
– Глебыч, я в душ и шашлыком займусь.
Я пошёл к себе в комнату, но помыться не успел, позвонила Федора, сообщив, что не может открыть входную дверь. Замок заедает. Пришлось рулить в город. Дверь я открыл, выслушал жалобы Федоры по поводу Петрушки, предложил ломануться со мной за город. Она снова отказалась.
Назад я вернулся, когда от шашлыка остались одни воспоминания.
– Не могли оставить пару кусочков?
– Садись. Пару кусочков, – передразнила Люська. – Целый шампур оставили.
– Другое дело.
В начале двенадцатого меня разморило. Сказав, что устал, я, под неодобрительные возгласы Люськи, отправился на боковую. Заснул сразу, не подозревая, что утром раздастся тревожный звонок.
