– Тебе нужны еще художественные принадлежности? – спросил Эван. – Помнишь, как ты рисовала углем Нью-Йорк? Силуэты зданий?
Я поджала губы и покачала головой:
– Рисование напоминает мне о маме.
Вот вам викторина. Моя мама:
A. Работала консультантом по приему в колледж в Сан-Диего.
Б. Была домработницей в довоенном кооперативном доме через дорогу от Центрального парка в Верхнем Вест-Сайде, Манхэттен.
В. Работала официанткой в закусочной в Омахе.
Другие варианты: Канзас. Огайо. Оклахома. Вегас. Все это неправда. Или правда. Все, что я знаю о матери, – это то, что она была:
Г. Во всех перечисленных местах и занималась всем перечисленным.
Д. Ничем из перечисленного она не занималась.
Я знала, что она где-то есть, – время от времени у меня возникали какие-то воспоминания о ней, казавшиеся реальными. Например, как она ест рамен, размазывает румяна по щекам, выставляет локоть из водительского окна. Но она была также нигде, потому что ее присутствие
(или отсутствие?..)
в мире отзывалось во мне пустотой.
Какая-то часть моего дара исчезла, что-то сломалось в моей голове, когда мама ушла. Она была единственным исключением в моем сознании, единственным человеком, которого я не могла уловить, как бы ни старалась. Она была слепым пятном, как будто я слишком долго смотрела на солнце и сожгла сетчатку своего дара. Когда я лежала ночью в постели или ехала в машине с дядей, я придумывала истории о том, чем она занимается. Чтобы заполнить пустое место в голове.
Я могу вспомнить ее так же, как большинство людей могут вспомнить мать, которая оставила их, когда им было семь. Она появлялась в моих эпизодических воспоминаниях, как монеты в свинке-копилке. Эти воспоминания о матери были странными. Подсвеченными изнутри и словно покрытыми патиной.
Мы потратили на разбор коробок еще час, и наш улов составили шпатель, френч-пресс и странный, вычурный барометр, которым дядя пользовался в аспирантуре. Почти все остальное мы выбросили: налоговые бланки, заплесневелые чехлы для подушек, справочник по фрисби-гольфу, который Эван бросал как фрисби, чтобы рассмешить меня.
Подняв последнюю коробку, я услышала, как что-то забряцало внутри. У меня перехватило дыхание. То, что я должна была сейчас вытащить, напомнило бы мне о единственной женщине, которую мой разум смог забыть.
Эван выжидающе смотрел на меня.
– Это колодец желаний. – Слова вырвались из горла, резкие и отрывистые.
Я провела пальцем по обшарпанным краям крошечной фигурки. Мама всегда клала ее в сумочку на счастье. До того как оставила мне.
– Ах да. – Эван принялся с излишним энтузиазмом запихивать в коробку вещи на выброс. – Как невероятно мило с ее стороны оставить тебе это на память.
– Слишком явный сарказм.
– Я и не пытался его скрыть. – Эван мог быть лучшим опекуном в истории человечества, но все равно порой давал волю обиде. В конце концов, моя мать бросила не только меня – она также свалила на брата заботы об их матери, Кэм.
Но я разделяла его чувства. Иногда я скучала по матери так сильно, что у меня все ныло внутри. А иногда – особенно когда я с кем-то знакомилась и объясняла, что живу с дядей, – мне казалось, будто на лбу у меня выбито слово «БРОШЕННАЯ».
Но сейчас я ткнула дядю в плечо костяшками пальцев.
– Жаль, что этот колодец желаний бесполезен. – Я с трудом сдерживала ухмылку. – Не то что садовые перчатки с эффектом омоложения.
