И позже: «Где моя дочь, Мара? Что за жуткая тетка».
Теперь блуждающий взгляд Кэм был устремлен в окно.
Сидя в угловом кресле, я вновь и вновь скрещивала ноги. Задняя поверхность бедер отлеплялась от кожзама в тон пуфу с болью – я явно оставила на нем часть кожи. Поясница ныла и напрягалась из-за одного очень особенного шарика памяти, который прошел через покров моего всевидения сегодня утром: это предпредпоследний раз, когда я вижу Кэм.
Мы старались не говорить о том, что ей осталось недолго, как не говорили о моих полуночных вылазках на кухню за печеньем и о слабости Эвана к шоу «Остров любви». Я знала, что ждет дядю. Голова, склоненная над урной с прахом, бессонные ночи над страховыми и больничными документами. К счастью, продажа дуплекса покрыла ее пребывание здесь.
Я вздохнула. Эта версия Кэм пропитала меня печалью насквозь. От когда-то сильной, выносливой женщины и матери осталась лишь оболочка – беспомощная, словно младенец. Иногда, глядя по ночам в потолок, я накручивала себя, размышляя, не заперта ли в этой Кэм та, настоящая? Я помассировала шею, разгоняя напряжение по позвонкам.
Потом прочистила горло.
– Мне нравится твоя коса, Кэм. – Ее волосы все еще были поразительно темными для столь почтенного возраста, и молодая медсестра заплела их в толстую французскую косу, что делила ее согбенную спину пополам. – Мама плела мне такие же.
В уголках ее губ мелькнула бессмысленная улыбка, которая предназначалась не мне. Кэм издала звук, похожий на щелчок, – она так постоянно делала.
Эван покачал головой:
– Твоя мама не умела заплетать косы.
Я нахмурилась:
– Умела.
– Не-а.
– Но я помню, как она это делала. – Воспоминания о матери были нечеткими, но в этом я была уверена. Я нахмурила брови, погружаясь в сундучок всевидения за сегодняшним жевательным шариком, и поморщилась, увидев, что будет дальше. Пресловутая вишенка на торте: я потратила столько времени и мысленных усилий, чтобы разглядеть это, и наверняка пропустила тысячи важных штук, которые появятся на моем пути. Понимаете теперь, почему мой дар так выматывает?
– Это была Кэм. Она делала прически и твоей маме. Когда появилась ты, Кэм заплетала твои волосы, мой скромный цветочек.
Скромный цветочек. Я замолчала, прокручивая в голове свое старое прозвище. И то, что сказал Эван. Известно ли вам, что вся реклама продуктов питания, по сути, опирается на ваше чувство голода, чтобы заманить вас в ресторан? Знание о том, что произойдет, не равно моим чувствам в момент, когда оно случится. Видеть по ТВ нарисованные полоски от гриля на котлете – не то же самое, что стоять у гриля, вдыхать аромат скворчащего мяса и дыма от огня и впиваться зубами в бургер. Это как смотреть на поцелуй в кино, а не прижиматься губами к чьим-то губам, ощущая жар, желание и чувственное притяжение.
Но сейчас я вспоминала, как умелые пальцы собирают, тянут и дергают мои длинные, спутанные волосы. Потом быстро отмахнулась от собственных воспоминаний и переключилась на воспоминания целого мира. Я погружалась в них все глубже и глубже, пока не убедилась во всем сама. Маленькая версия меня, уютно устроившись между коленями Кэм, читала книги, а ее пальцы, ловкие и проворные, заплетали пряди моих волос в косы.
– А я всегда думала, что это была мама.
– Твоя мама была довольно ветреной, Десембер. То появлялась, то исчезала. Закончила колледж с кучей долгов и сбежала. Вернулась с тобой. Ушла. Возвращалась на несколько месяцев, снова исчезала, когда… – Эван прикусил язык и проглотил несказанные слова. Готова поспорить, на вкус они были как
