В подобных декларациях Алекс отнюдь не кривил душой, он так думал, и ему нечего было стыдиться. Только в своей естественной среде, вне навязанного ангажемента, он следовал правилам хорошего тона, соблюдая здравые пропорции критики и позитива; именно за это его ценили условные свои, точнее, их некоторый сегмент, и, оказалось, предводитель одиозного режима.
Так или иначе, Алекса незаметно прихватывал стокгольмский синдром, уравнивающий приоритеты жертвы с интересами угнетателя. Оттого реакция заказчика, некогда призвавшего соблюдать оригинальное кредо, на коррекцию Алексом стиля прогнозировалась с трудом. Более того, непроизвольное прогибание перед всемогущим работодателем вымывало в статусе Алекса – и без того аховом – последний бугорок независимости, что по местным обычаям, боготворящим силу или, на худой конец, полезность, не сулило ничего хорошего. Кто этот Алекс Куршин? Запродавшаяся за бабло шестерка, взахлеб стучащая на своих! А ведь какого недотрогу из себя строил, понятно теперь, цену набивая… К ноге!
Пробежка на Пресненской набережной окончена, и связка под водительством Саши торопится убраться из зоны людской активности. Парадный подъезд «Башни Федерации» не для них – запружен офисным планктоном большую часть дня. Задействовав электронный пропуск, связка ныряет в подземный паркинг. Впрочем, ничего нового. Паркинг для Алекса – условная форточка, через которую он соприкасается с внешним миром. Должно быть, по соображениям конспирации этот маршрут предпочтительнее сообщению через лобби, что, скорее всего, справедливо.
Между тем перемещение по стоянке не из простых: спуск-подъем пешком по узкой обочине, так что в час пик, как сейчас (восемь утра), смотри в оба. Наконец они на уровне «минус один», до лифтов рукой подать. Но тут Саша, на корпус впереди, струнит шаг, напрягаясь при этом. Выставляет руку, блокируя движение подопечного. Алекс морщится, раздражаясь на маневры секьюрити, обернувшие его существование в диету почечного больного. «Кто на сей раз – собака без намордника?» – ворчит он.
Схватившись за живот, Саша проседает, вытряхивая Алекса из благостного смакования мелодии мышц. Его рефлексы, казалось бы, увядшие, срабатывают как в юные годы – поймав Сашу за капюшон, Алекс тянет ее на себя, разворачивая при этом. В центре ее живота – подобие стрелы без оперения – тонкий стальной стержень 2 мм толщиной и 10 см длиной. Тем временем Саша обмякла – конечности словно чужие, но пульс прощупывается.
Покушение персонифицируется четырьмя боевиками в балаклавах, надвигающихся с мягкостью пумы и оглядывающихся, казалось, в ожидании транспорта. Один из них сигнализирует Алексу, поднеся глок к губам: мол, не дергайся, мы хоть и по твою, но пока неприкосновенную душу…
Тут в тылу действа объявляется новая четверка, куда более грозная, чем первая, горланя: «Оружие на пол, мордой в землю!» Первые будто подчиняются, начав проседать, якобы в намерении приземлить стволы, но в полуметре от поверхности с акробатической сноровкой перекручиваются, открывая стрельбу по невесть откуда взявшимся соперникам. Спустя несколько мгновений обе четверки умаляются вдвое, продолжив, однако, четырьмя стволами неистово стрелять.
Не держи Алекс за руку Сашу, сраженную, похоже, инъекцией, то воспринял бы событие, как случайное пересечение с киномиром – настолько эпизод отдавал штампами боевиков с участием каскадеров. Все же свист пуль мало-помалу вернул ему ощущение реальности, сделали свое дело и обездвиженные тела стрелков в его поле обзора, увеличившиеся вскоре до шести.
