По весеннему льду - страница 18

Когда же она решилась пойти в кино с другим мальчиком, кстати, весь сеанс сосущее чувство неопознанной мучительной тревоги не давало ей даже понять, что они смотрят, – вот тогда она решила порвать отношения полностью. Она с ужасом поняла, что непонятным образом он заставил её зависеть от их отношений, словно магнитом притягивал её мысли, не давал расслабиться и строить свою жизнь так, как этого хотелось ей. И это была не жалость, как она ошибочно предположила после истории с тюльпаном. Это было другое чувство, определить которое она не смогла. Словно Пашка вселялся в её голову, говорил её губами, двигал руками. Заменял её саму. И тогда Тома перестала отвечать на его звонки, не открывала дверь, когда он приходил и запретила общим знакомым упоминать его имя. Она никогда не была жёстким и решительным человеком, даже наоборот, ей часто мешала излишняя мягкость и уступчивость, но что-то пугало её в изменившемся Павле, пугало до такой степени, что она выдержала испытание разлукой до конца.

Тома некоторое время следила за Пашкиной судьбой, знала от общих знакомых, что он поступил в Университет, на биологический, потом слышала, что женился… Очень быстро женился, кажется на третьем курсе. А потом она перестала следить, потому что это было больно.

И вот, спустя столько лет, время вывернулось наизнанку и предоставило ей Пашку с совершенно чужим голосом.

Тома поняла, что рабочий день безнадёжно испорчен. Комп отключился, приступ памяти обессилил её, высосал все внутренние резервы энергии. Оставалось просто сесть в кресло и попытаться собрать в кучу рассыпавшееся сознание, которое разбивалось на бесформенные осколки от ноющей головной боли. На улице тем временем утих штормовой вихрь, и ровно усыпляюще шумел дождь. Тома встала, опять приоткрыла дверь на террасу, с наслаждением вдохнула запах мокрой земли, сливающийся с травяным ароматом. Природа успокаивала и учила. Всё, что связано с ощущением времени, вечности, проблем бытия и небытия, Тома брала из двух источников – книг и природы. Причём исключительно второй источник был абсолютно незамутнённым. Все виды религиозной мысли и духовных практик, которых Тома так или иначе коснулась, подводили её. На какой-то стадии, причём эта стадия могла наступить очень нескоро, Тома чувствовала обман. Именно чувствовала, звериным нерациональным чутьём. И даже небольшой обман становился той трещиной, которая вела к отъединению. О том, как она перестала ходить в храм, Тома предпочитала не вспоминать. То, что в статьях западных психологов называется религиозной травмой, ударило по ней очень тяжело. Сначала были семейные проблемы, которые чуть не развели их с Матвеем по разные стороны утоптанной за долгие годы семейной дороги. Тома видела, как муж страдает и отдаляется от неё после похорон маленькой пациентки, умершей от лейкоза. Именно эти ужасные похороны память услужливо подсовывала ей в самые неподходящие моменты. Тома была тогда уверена, что у мужа профессиональный кризис, чувствовала свою вину, ведь она не могла вытащить Матвея из депрессивного состояния. Слишком занята была Лёшкой. А потом Тома просто изменилась. Что-то погасло внутри, омертвело и перестало отзываться на любые отзвуки и отблески лучшего мира. Она видела ложь. Ложь во всём, во что так долго верила. Остались книги, живопись и природа. Они спасали, потому что иногда боль самостоятельного отлучения от веры была просто невыносимой. Даже открывая альбом с древнерусской живописью, Тома сразу вспоминала иконописный класс Духовной академии, где одновременно с работой проучилась несколько лет, запах левкаса, ярких пигментов, которые они растирали с яичным желтком, осторожное щекочущее прикосновение к руке специальной кисти для золочения сусальным золотом – «лапки». Невесомый лепесток золота надо было как луч света поймать лапкой, а потом на полименте полировать агатовым «зубком» до гладкого совершенного блеска. Тома помнила удивительное ощущение света от белого сияющего левкаса. Этот свет пробивался через охрение, делая прозрачными лики, которые она тщательно выписывала тонким колонком. И Тома потом явственно видела его даже в мокрых и хмурых кронах деревьев академического сада, по которому она возвращалась домой из лавры.