Рядом с глоксиниями помещался огромный горшок с домашней фуксией, которая напоминала миниатюрное дерево, а во время цветения украшалась причудливыми «балеринками» – так Тома называла розовые соцветия с тёмно-фиолетовыми юбочками. Тома любила пристроиться у бабушкиного окна и играть маленькими куклами-голышами, пристраивая их прямо около ствола цветка, рукой перемещая между веток и листьев. Это был целый мир, целый лес для её кукольного царства.
По вечерам, когда возвращались с работы родители, бабушка скрывалась в своей комнате, особой общительностью она не отличалась. Если внучка заглядывала к ней, то обычно заставала бабушку за вязанием. Именно тогда Тома любила пристроиться бабушке под бочок и подсунуть ей книгу. И бабушка откладывала своё вязанье, которое клубочком сворачивалось на тумбочке как шерстяной кот с косичками узоров, а потом медленно, не торопясь читала. Это был час волшебства, который Тома ждала весь день.
Судьба бабушки была с одной стороны обычной, а с другой – совершенно удивительной. Потому что с детства ей помогала какая-то странная, но очень целенаправленная сила, не желающая исчезновения болезненной, не очень красивой, но очень умной девочки с лица земли. Хотя по судьбе этой девочки прошлись с размахом не только жернова эпохи, но и многочисленные беды, не зависящие от слепого революционного бурана. Жизнь каждого человека и каждой семьи болтается между личными несчастьями и сюрпризами, которые преподносит время. А времена, как известно, не выбирают.
Умерла бабушка, когда Томе было семнадцать лет, она хорошо помнила отпевание в том самом белоснежном с голубыми куполами храме, укрытом старыми деревьями, у основания которых, под мощными стволами и пышными кронами раскинулось кладбище. Мрачноватый молодой священник, с раздражённо-утомлённым выражением лица механически проговаривал слова заупокойных молитв, хор тоже был уставший, две молоденькие девчонки-хористки громко перешёптывались во время каждения. Томе было тошно до смерти, запах ладана волнами туманил сознание, а от слёз плохо видели глаза. Лишённое красок лицо и белая рама платка – это и осталось в голове единственной чёткой картинкой. Вдвоём с братом они вышли на улицу, и сидели молча, глядя на высокие сосны, поскрипывающие под тяжестью снежного неба. Брат был теснее связан с бабушкой, так Томе всегда казалось. Именно его она брала на лето в далёкую деревню, куда маленькая Тома ездила всего пару раз. Теперь Томе было больно об этом думать, она вспоминала ссоры, резкие слова, которые порой говорила старушке, и не понимала, почему всё это происходило, если конец пути неизбежен, и можно просто больше жалеть своих близких, чтобы потом не вдыхать горький хвойный запах смерти с чувством тяжёлой непоправимой вины. Ночью после похорон Тома не спала, подушка была уже мокрой от слёз, а в соседней спальне вздыхал отец. Тома слышала, как он выходил на балкон курить. Она вдруг подумала, что никогда не интересовалась глубоко жизнью бабушки. Знала только, что отца она растила в одиночку, работала на двух работах, чтобы сын поступил в институт. Потом помогала его семье, заботилась о внуках. Замуж не выходила, а с Томиным дедушкой (которого Тома так никогда и не увидела) рассталась сразу после войны. Вроде как у того нашлась потерянная на оккупированных территориях семья, и выбор был сделан не в пользу бабушки.
