– Я пойду… – нерешительно то ли сказал, то ли спросил Павел.
– Ты живёшь один? – рубанула с плеча Тома.
– Мы вдвоём. С Сергеем. Но я … Тома я не справляюсь. Мне врачи ставят под вопросом рекуррентную шизофрению. Может быть, это просто биполярное расстройство. Знаешь, это даже модно сейчас.
Видимо, у Томы был очень растерянный вид, потому что Павел вдруг изобразил рэп-чтение и выдал что-то про любовь и «биполярочку». Улыбнулся, глядя на её удивлённое лицо и пояснил:
– Это у меня Серый слушает. А что, талантливо ведь. Я на лекарствах живу, Тома. Сейчас начинается обострение, я чувствую. И знаешь… много лет я боялся, что Серому передастся, ну… заболевание. Диагноз. А теперь, теперь я не психую хоть из-за этого. Меня всегда дико удивляло, почему так спокойна Вера. Она мнительная была, волновалась из-за пустяков. А тут – как скала. Теперь я понимаю… Я боюсь, что Серый не будет ко мне приходить. Он целыми днями посылает запросы про своего отца. Я смотрел в его ноуте историю поисков. Просил меня съездить в роддом, где родился… Я не смог. Отказался. И на фоне всего этого пошло резкое обострение состояния. Появились галлюцинации.
– Галлюцинации? – вздрогнула Тома, ладони у неё взмокли, она почему-то вся покрылась испариной, даже тонкий шарфик на шее намок. Она хотела спросить, какие галлюцинации, но побоялась. Губы у неё словно слиплись, даже разомкнуть их стало сложно. Павел вздохнул, посмотрел в сторону, потом на воду, потом опять на неё.
– Я тебя слышу, Томка. Слышу тебя везде. Ты со мной разговариваешь. А последний раз ты меня спасла. Я не узнал себя в зеркале. Там был даже не человек моего возраста. Не говоря о внешности. И я разбил зеркало. Взял осколок. Треугольный. Хотел всё закончить. А ты сказала – не смей. Сказала, что я гений, просто никто не знает. Ты сказала, что не бросишь меня. Я ведь сразу понял, что всё правда, иначе как бы я твой голос узнал?
Тома вернулась домой только вечером, причём то время, которое прошло после встречи с Павлом, она помнила нечётко, словно бродила по району, где прошло её детство в состоянии лунатизма. Нет, с одной стороны она хорошо помнила, как после встречи в парке пошла в сторону своей школы. Она не была здесь уже лет десять. Дворы около дома её детства показались ей старыми фотографиями, на которых неизвестный и жестокий владелец ставил кружки с кофе, записывал номера телефонов, просто водил ногтём, оставляя царапины и белые полосы. Да, к своим сорока пяти она уже хорошо знала в лицо этого безжалостного к дорогим тебе вещам безликого вандала – Время. Но смириться с потерями всегда было трудно. Деревья разрослись, закрывая привычные виды, на месте сквера с деревьями, больше, конечно, похожего на пустырь, но такого родного – она ведь всегда глядела на него из окна своей комнаты и даже увлечённо рисовала самое кривое и чахлое деревце клёна, – на его месте теперь въелся в землю выпуклыми корнями подъездов многоэтажный громоздкий дом.
Школа утонула в зарослях кустарников, она не помнила их названия, только калина узнаваемо растопыривала трёхпалые ладошки листьев. Как Тома любила положить осенью в рот горьковатую холодную, блестящую малиновым глянцем ягоду и сморщиться! Пашка всегда морщился вместе с ней и смеялся. Тома пошла по дорожке, которая вела их в детстве к продуктовому магазину за стаканчиком пломбира; они сообща наскрёбывали нужные сорок четыре копейки, а потом, не торопясь, с вафельными стаканчиками, наполненными блаженством, брели в книжный, на соседнем проспекте.
