По заросшим тропинкам нашей истории. Часть 3 - страница 11

. Так, например, без одобрения риксдага, то есть парламента он не мог издавать законы, утверждать налоги, назначать людей на государственные посты и – самое главное – объявлять войну[115]. Нашей стране это было очень на руку: оказывая давление, а иногда и прямо подкупая соответствующих политиков, она сохраняла в Швеции слабую королевскую власть, а значит могла быть более или менее спокойной по поводу того, что побеждённая соперница не осмелится на реванш. Так продолжалось почти пятьдесят лет. (Интересно, знают ли сегодняшние шведы, что в течение полувека их страна была самой настоящей российской марионеткой?)

Но вот в феврале 1771 года умирает шведский король Адольф Фредрик, и на престол этой страны вступает его сын Густав III – кстати говоря, двоюродный брат правящей в России в то время императрицы Екатерины Второй[116]. Не проходит и полутора лет, как в августе 1772 года он осуществляет государственный переворот и возвращает себе почти все королевские права, утраченные его предшественниками в последние годы Северной войны. А заодно фактически наносит смертельный удар по седьмой статье Ништадского договора…

Екатерина II, к слову сказать, относится к своему кузену неоднозначно. Она насмешливо величает его «толстым Гу»[117] (король был склонен к полноте), а учинённый им переворот и вовсе вызывает её нескрываемое раздражение. Правда, когда Густав приезжает в 1777 году в Санкт-Петербург, между ними возникает было некоторая симпатия. Он просит Екатерину разрешения именовать её сестрой, она присваивает ему звание члена Императорской Академии. Вернувшись в Стокгольм, шведский король, пристрастившийся к русскому квасу да щам, обращается к «сестре» с просьбой прислать ему повара, умеющего их готовить, но Екатерина, выполнив его пожелание, так и не может простить своему «брату» государственного переворота и, более того, всячески ищет пути для того, чтобы вернуть Швецию к прежней форме правления.

Они встречаются ещё раз в 1783 году в финском Фридрихсгаме (ныне – город Ха́мина, на южном, балтийском берегу Финляндии, недалеко от российско-финской границы[118]). Здесь Густав предстаёт перед Екатериной со сломанной рукой: накануне во время парада он упал с лошади. «Можно ли кувыркаться перед войском!»[119] – язвительно бросает она (так, чтобы он не слышал). С обеих сторон эта встреча оказывается, так сказать, с двойным дном: король стремится выведать отношение императрицы к завоеванию Норвегии, которую он планирует отобрать у своей соседки Дании, а также её планы по поводу очередной русско-турецкой войны (она начнётся через четыре года и станет для него главной предпосылкой для развязывания русско-шведского военного конфликта), а та, как раз на случай такого разрыва с Оттоманской империей, пытается заручиться его поддержкой. В общем, за ширмой любезности оба относятся друг к другу с недоверием, и уже через год Екатерина «шутливо» пишет своему кузену: «Говорят, что вы намерены напасть на Финляндию и идти прямо к Петербургу, по всей вероятности, чтобы здесь поужинать. Я, впрочем, не обращаю внимания на эту болтовню /…/»[120]. Трудно сказать, лукавила в тот момент русская императрица или нет (она вообще была неподражаемой притворщицей и актрисой), но весной 1788 года из Копенгагена приходят уже совершенно однозначные сведения: Густав готовится к нападению[121]