Но не кто даже не дрогнул устами. Голос был искажён, синтезирован. Никто, и никогда, не должен был знать «великих судей». Ни – как они выглядят, ни – как их зовут, ни – сколько им лет – ничего, никогда, никому.
– Твоё возмущение, мы ещё можем объяснить, – донёсся строгий голос верховного судьи. Но все они оставались неподвижны, «подобно гранитным статуям». – Но зачем – ты, привёл сюда своё войско? Кто, как не ты – знает, что нашим прихожанам – здесь, абсолютно, ничего, не может угрожать.
– Вот именно так, я, до крайнего случая, и думал, судья, – с подозрительно-озлобленным лицом, ответил Рахмагарр. – Но теперь, я буду немного умнее, – и, не сменяя явно напряжённой стойки. Взирая едва из-под бровей; голос, слегка погрубел; речь, стала смелее. – Всё поменялось судья. Я крайне удивлён, что ты этого не понял, – (молчание. Судья, его терпеливо слушает). – Зачем – ты, призвал меня сюда? Ответь же мне судья.
(Повисла гробовая тишина) …
Думал ли в этот момент верховный судья, или же тянул время, для нас, это так и останется загадкой. Но, его неожиданный ответ застал врасплох всех до единого:
– Скажи мне, брат мой. Как тебе больше нравиться: «призвал», или же – «пригласил»?
– Я не понимаю тебя судья…, – ещё более напряжённее ответил Рахмагарр.
– Ну, подумай хорошенько, – голос судьи, оставался всё так же холоден и беспристрастен.
Военноначальник явно и тяжко, но аккуратно вздохнул…
– Мы, больше не ваши прислужники, и отказываемся подчиняться вам, – хронос Рахмагарр, хоть и с усилием, но всё ещё сохранял хладнокровие.
Следующее, удивило всех без исключения, в абсолюте! И даже более того, вызвало еле заметное замешательство. А случилось то, что верховный судья – тяжко вздохнул…, после, слегка опустил голову, снисходительно покачивая ей…
– О великие…, – толи тяжко, толи обречённо и на тяжком выдохе произнёс судья. – Как же тяжко мне, слышать эти слова…, от тебя, брат мой, – (снова сопереживающий вздо).
(Снова повисло томное молчание) …
– Зачем тебе всё это? – маска снова посмотрела в лицо гостя. – Ты вынесешь – это? – фигура снова распрямилась, – Что ты будешь делать дальше? Как как будешь жить?
Но, судье, отвечала лишь одинокая – тишина…
– Ты, брат мой. Когда-нибудь – думал, кто тебе самый страшный враг? – (снова томное молчание). – Это ты. Сам себе, – и опять, молчание, которое уже прямо-таки выворачивало наизнанку прославленного война и главу «брата среднего», Рахмагарра. – Ты, великий воин, когда-нибудь – задумывался, а что же – ты, будешь делать, – (томное молчание), – если твой враг, по щелчку пальца – исчезнет. Навсегда. Безвозвратно.
– Это не достижимая мечта каждого человека. И тебе это прекрасно известно, судья, – котёл терпенья Рахмагарра, уже начинал бурлить и грозился взорваться. – Зачем ты призвал меня сюда? Зачем, попусту тратишь моё время? – он уже еле скрывал своё раздражение.
Верховный судья, лишь понимающе, тихонечко кивал…
– Да, конечно. Я тебя понимаю брат, – (молчание). – Но, не стоит всех ровнять под одну гребёнку. Если таков – ты, – закачал в отрицании он головой, – не значит, что таковы – все. Ты, без своего врага – ничто. Ты, сгинешь ровно тогда, когда сложит кости – враг твой. Враг твой – твоя цель. А цель твоя, и есть – жизнь. И это – не рушимо, брат мой. Это и есть плоть человека. И – это, понял – я, не сразу, – закивал он, словно соглашаясь сам с собой, – но, только после того, как созрел.
