– Эй, одноглазый! – крикнул контрабандист, ни от кого не скрывая своих ночных похождений. – Ну что, дашь мне монетку?
Одноглазый обернулся к нему и совершил нечто поразительное: сдернул с лица повязку и выставил напоказ два совершенно здоровых глаза.
– Не дашь, значит? – Контрабандист отчего-то порадовался, что он едет, а коротышка идет пешком. – Ладно! Авось еще увидимся на мосту! – Вол шагал в одну сторону, человечек в другую. Контрабандист пихнул локтем школяра. – Мог бы ты подумать, что… – Но откуда парнишке знать о его изысканиях? – Ладно, не важно. Я часто болтаю всякую чушь.
– Ты его знаешь?
– Да… он задолжал мне немного денег.
– Раб?
– Ну, видишь ли…
– А, так он из этих.
Они помолчали. «Ты учишься у мудреца в Саллезе, – мысленно говорил контрабандист, – но понятия не имеешь о том, чему я научился там, на мосту. А не мешало бы поучиться».
Школяр, опять же в мыслях, ему отвечал: «Думаешь, ты один такой ученый? Не знаешь разве, что школяры часто ходят на мост разжиться парой монеток? Только не признаются, что они школяры, потому что клиенты таких не любят».
«И ты ходил, – подумал контрабандист, покосившись на паренька. – Нет, не похоже». «Нет, – подтвердил воображаемый школяр. Я ничего такого не делал – посмотри на меня, и ты убедишься». Но как можно убедиться в чем-то таком?
Парнишка – голый, но не варвар, с косой, но не солдат, в обмотках, но не рабочий, с кожаными тесемками на руках, но не из дальней провинции – с любопытством вглядывался в рыночную толчею. Контрабандист разглядел веснушки и у него на руках, но веснушчатые мужчины отталкивали его не менее сильно, чем веснушчатые женщины привлекали. Не мальчик, а какая-то ходячая ложь, оживший наяву сон.
Под этот мысленный разговор они выехали с рынка в просыпающийся город и потащились к южным воротам.
Седока контрабандист взял, чтобы сойти за честного возницу, но намеревался ссадить его нынче же вечером – пусть поищет другого попутчика, едущего на юг. Звали школяра Кентон, хотя контрабандист не думал, что надолго это запомнит. Однако парень оказался компанейским и вечером хохотал над его рассказами. Историй в запасе было много: как его выгнали из артели лесорубов за то, что спал в рабочее время, как рассерженный крестьянин выставил его из заброшенного амбара (хотя он предлагал отработать свою ночевку), как поносил его гончар в Колхари, когда он, разгружая привозную глину, заляпал ею всю улицу; все это происходило от трех до пяти лет назад, но по словам контрабандиста выходило, что с тех пор и пары месяцев не прошло.
Такого благодарного слушателя стоило оставить еще на день-другой.
Назавтра, когда истории контрабандиста поистощились, школяр начал рассказывать о своем. На вопрос, что он думает о Горжике Освободителе, Кентон ответил так: «Горжик? Слышал такое слово. Оно иноземное, откуда-то с Ульвен, да?» Больше хозяин повозки его об этом не спрашивал и просто слушал краем уха его болтовню, поддакивая время от времени.
Человеческий голос слышать всегда приятно.
Школяр не спрашивал, отчего они едут окольными тропами, и охотно слезал, чтобы вытащить застрявшее колесо или помочь переправиться через ручей. На второй вечер он вызвался состряпать похлебку из сушеной трески и кореньев, сказав, что в школе постоянно на всех готовит. «Не потому ли он такой покладистый, что чует неладное и смотрит на это как на приключение», – думал контрабандист? Оно и к лучшему, хороший спутник ему попался.
