Хотя мои ноги были в бинтах, с палкой и при поддержке Волошина и Завьялова я начал свой марш сравнительно хорошо. Конвой, вооруженный автоматами, карабинами с примкнутыми штыками и ручными пулеметами в сопровождении сторожевых собак, охватил колонну плотным кольцом, и колонна двинулась в путь. Шла она медленно и молча. Только неистовые крики конвоиров и лай собак нарушали молчание. Отставших тащили товарищи, и сами становились отставшими. Трупы военнопленных, оставленные на дороге впереди прошедшей колонной, напоминали о надвигающейся опасности. Из последних сил товарищи помогали друг другу. Конвой начинает торопить колонну: «Бистро, бистро», – и автоматными очередями в хвосте колонны. Три трупа остались на дороге, и снова команда двигается. Шли из последних сил измученные, усталые. Дорога казалась мучительно долгой и тяжелой. Шли мы по дороге, усыпанной трупами, добавляя к ним трупы наших товарищей. Шли без привалов, мучимые голодом и жаждой.
Так мы подошли к Днепру. Красавцы мосты, по которым я недавно ходил, ощетинившись грудой металла, выглядывали из воды. Нас провели по понтонному мосту в пустой мертвый город. Рядом со мной шли Волошин и Завьялов, коренные киевляне. В Борисполе они рассказывали мне, что семьи их эвакуированы из Киева, но они не теряли надежды, что кто-нибудь из знакомых заметит их и возьмет из лагеря. Напрасно они искали знакомых, улицы были пусты.
Вечером нас пригнали на Керосинку и поместили на территории детского сада. В Киеве мы пробыли несколько дней, немцы продолжали сортировать военнопленных. Заметно оживили свою работу агенты гестапо из числа военнопленных. Одна группа однополчан артиллеристов тщательно скрывала батальонного комиссара. В Киеве его забрали в гестапо и расстреляли. Как выяснилось, его выдал предатель. На следующее утро предателя нашли мертвым в выгребной яме.
В Киеве особенно стала заметна деятельность немецкой пропаганды, которая с рвением распространяла слухи о поражении Красной армии. Нам внушали, что вот-вот падут Москва и Ленинград, что война кончится в этом году. Но из-за проволоки доходили слухи, что в городе действуют подпольные диверсионные группы, что они взрывают здания, убивают немецких часовых и офицеров. Эти известия ободряли нас. В Киевском лагере мы узнали о неслыханном в истории злодеянии фашистов, о расстреле в Бабьем Яру нескольких тысяч мирных жителей Киева. Не пощадили звери ни малых детей, ни женщин, ни стариков. Немцы называли наш лагерь офицерским и, возможно, поэтому его содержали особенно строго. Появились в лагере гестаповские офицеры. Началась охота за коммунистами, комиссарами и евреями. Хотя охота была и раньше, она не носила того организованного начала, которое мы почувствовали в Киеве.
Если по этапам состав лагеря менялся, то после Борисполя он стал стабилизироваться. Военнопленные до некоторой степени узнали друг друга и сжились. Если раньше доносчики оставались незамеченными, то уже в Киевском лагере мы их знали в лицо, если не всех, то по крайней мере некоторых, и могли предупреждать предательство. Здесь в Киеве был открыт предатель Денисюк. Грузный, не потерявший своего живота даже в плену на лагерной баланде, прожорливый и неприхотливый до еды, с суровым лицом палача. Выдавал он себя за инженера из Днепропетровска. Уже в Киеве он предал товарищей. Свой провокационный разговор он, как правило, начинал словами: «Я другой такой страны не знаю, где так вольно дышит человек». Потом продолжал, что это не страна, а тюрьма, что в немецком плену легче и сытнее живется, чем при Советской власти на воле. Затем переходил к песне «Если завтра война, если завтра в поход, будь сегодня к походу готов» или «Мы чужой земли не хотим, но и своей и вершка не отдадим». После слов из песни начинал издевательские разговоры о Красной армии и Советской власти и продолжал до тех пор, пока не спровоцирует кого-либо на разговор. Урок однополчан-артиллеристов был достойным ответом провокаторам и предателям. Денисюк притих, чтобы во Владимир-Волынске развить более активно свою предательскую деятельность.
