Но самое главное – почти исчезли молодые мужчины: они либо сражались на фронтах, либо остались там навсегда. Америка же превратилась в страну женщин и стариков, не пригодных к военной службе. Поэтому все привыкли к тому, что везде работают старики: водят такси, собирают мусор, носят лёд (тогда далеко не у всех были холодильники, и многие использовали вместо них коробки со льдом).
Но мальчик никогда не видел настолько старого человека. Согнутого жизнью так, что руки его висели по сторонам, раскачиваясь по-обезьяньи, пока он шёл от кустов к машине. Он не брился, наверное, уже много лет, хотя, может быть, подрезал бороду, которая – мальчик видел издалека – была вся в пятнах от табачного сока.
Старик обильно сплюнул коричневой слюной, наскоро утёр подбородок рукавом и, заметив мальчика, помахал ему рукой, подзывая к себе.
Мальчик не двинулся. Не то чтобы он боялся – в городе он видел людей страшнее и грязнее, – но ноги его не слушались.
Старик снова помахал.
Мальчик всё ещё не двигался.
– Ты Гэри, – не вопрос, утверждение.
Голос у старика был хриплый и булькающий.
Мальчик кивнул.
– Ты Гэри, – повторил он и добавил: – Я приехал за тобой.
Старик говорил с сильным скандинавским акцентом, который вместе с хриплостью и бульканьем делал его речь едва разборчивой.
– От второй сестры, – проквакал старик. – Я отвезу тебя к ней.
Плевок.
– Юнис была первой, Эдит вторая.
Плевок.
Юнис. Имя матери мальчика. Что-то знакомое.
– Я отвезу тебя к ней. Иди, садись в машину.
Он знал, что у него есть тётя по имени Эдит. Хотя он никогда не слышал, чтобы её называли иначе, чем Эди, этого хватило, чтобы мальчик пошёл к старику. Он дотащил свой чемоданчик до грузовика и переложил через деревянный бортик кузова.
У машины не было ни дверей, ни заднего сиденья. Мальчик зашёл с пассажирской стороны и взобрался на то, что изображало переднее сиденье. Безо всякой набивки, только голые пружины, покрытые грязной джутовой тканью. Без двери, которую можно было бы закрыть. Даже держаться было не за что, кроме пружин в сидении. Он не думал, что грузовик заведётся – или что вообще способен завестись, – поэтому не волновался, что вывалится.
Старик подошёл к машине с водительской стороны и встал там, сипя и сплёвывая. Потом повернулся к мальчику.
– Я Орвис. Люди на маршруте зовут меня Орвис. Так что ты можешь звать меня Орвис. Они отсюда далеко, Сиг и Эдит, слишком далеко, чтобы пешком идти, и телефонов здесь нет, даже спаренных, для подслушивания[6], так что они не знали, когда тебя ждать.
За всё время их дальнейшего знакомства мальчик никогда не слышал, чтобы Орвис произнёс столько слов подряд.
– Они просили заехать сюда на маршруте и подхватить тебя, когда приедешь.
– Что такое маршрут?
– Почта. Я развожу почту по фермам на маршруте. Раньше этим занимался молодой Педерсон, но он ушёл на войну, так что я за него, пока он не вернётся. Раньше у меня была повозка с лошадью, сани зимой. Но лошадь поймала колики и умерла, так что теперь я езжу на этом грузовике.
Говоря так, Орвис наклонился, щёлкнул большим переключателем на приборной панели, а потом поправил два рычага внизу по обе стороны от руля.
– Его трудно завести, когда постоит.
С этими словами он подошёл к машине спереди. Мальчик заметил, что там из дырки под радиатором торчала рукоятка. Орвис положил одну руку на капот, вторую опустил вниз, положил на рукоятку и дёрнул.
