– Ну вот и дожили до зимы, – вздохнула бабушка, поправляя на плечах теплый платок и ощупывая рукой чугунную гармошку батареи. – Хоть бы затопили нормально. А то чуть теплое. Аля, надень шерстяные носки!
– Не хочу, они кусаются!
– Не говори глупостей. Это клопы кусаться, а носки греют.
– Когда я буду капитаном, – Аля поморщилась, послушно натягивая вязаные носки. – То никогда не буду ходить в шерстяных носках.
Бабушка ничего не ответила, только стояла и смотрела в окно, как будто хотела где-то там за снегом, за детской площадкой, за домом и за деревьями рассмотреть, какая сейчас на море погода и нужны ли там шерстяные носки.
Воспиталки в детском саду увидели снег и вспомнили, что скоро пора будет наряжать ёлку и встречать Деда Мороза. Теперь дети в саду хором пели про то, как ёлочка родилась в лесу и про то, как она замерзла. Это были грустные песни, хоть и притворялись веселыми. Алю удивляло, что никто не задумывается над тем, как уютно и хорошо жилось ёлочке в лесу: она уже привыкла расти там, среди других деревьев и чувствовала себя хорошо, была стройной и зеленой. Правда, когда Аля недавно отравилась несвежим творогом, мама тоже сказала, что цвет лица у неё зеленый и это нехорошо. Но Аля-то была девочкой, ей полагалось быть румяной, а ёлочка – это всё-таки дерево, причём не просто зелёное, а вечнозелёное. В лесу о елочке заботились: метель пела ей колыбельную, а мороз укутывал снегом, а ещё елочка дружила с зайкой и волком. Нина Пианиновна делала паузу, потом ударяла пальцами по клавишам и в песне вдруг появлялся какой-то мужик и срубал ёлочку. От этой фразы «срубил он нашу ёлочку под самый корешок» у Али каждый раз бежали мурашки по спине, так жутко вел себя этот незнакомый дядька. В этом году Аля даже решила вовсе не петь эти строчки, как будто ничего такого не случалось. Елена Сергеевна заметила это, и строго смотрела на Алю, но та всё равно сжимала губы и пела только следующее четверостишие про детский праздник, где ёлочка была уже нарядная и приносила детишкам много радости. Но и это было грустно. Аля помнила прошлый Новый год, и чем он заканчивался. Судьба нарядных ёлочек после праздников была совсем не радостной. В песенке не хватало ещё одного куплета. Он мог бы звучать так:
Засохнут и осыплются,
И станут не нужны,
И грустно проваляются
В помойке до весны.
Ну, а во второй песне детишки были и вовсе глупые: они считали, что ель в лесу мерзнет, и притаскивали её в дом погреться. Аля в свои шесть прекрасно уже понимала, что тащить дары природы без разбору ни в рот, ни в дом нельзя. С желудем-то всё обошлось благополучно, но как-то прошлой весной она поймала бабочку – такую красивую, с цветными тоненькими крылышками – и посадила её в банку. А чтобы бабочка не улетела, закрыла банку крышкой. Бабочка долго трепыхалась за стеклом, и была такая красивая в солнечных лучах, а потом села и перестала двигаться.
– Что же ты наделала! – спохватилась бабушка. – Она же там у тебя задохнулась уже без воздуха. Попробовала бы ты сама без кислорода!
Аля вытряхнула бабочку в ящик с цветами на балконе, но та так и не ожила, только ветер легонько шевелил тоненькие крылышки. Аля долго проплакала, вспоминая, как её пленница билась за стеклом, представляя себе её ужасные муки, даже пробовала наказать сама себя и, как предложила только что бабушка, лишала себя кислорода, заткнув ладошкой нос и рот. Долго продержаться так, действительно, не получалось. Она отдергивала ладонь от лица и судорожно втягивала воздух пополам со слезами.
