– Если бы наш прапра… мам, кого ты там самого древнего из наших предков знаешь? – спрашивает Младшая. За свою школьную жизнь она уже дважды писала сочинение на тему «Моя семья», но имена предков так и не запомнила. Да и я, начав заниматься родословной, не смогла заглянуть дальше пятого колена.
– Анисий. Это он в конце XIX века, году примерно в 1895-м, запряг волов в большую телегу и – цоб-цобе – двинулся из-под Киева на Алтай. Без всяких реформ, сам по себе.
– Зачем уехал? Так бы мы сейчас в Киеве жили, – вздохнула Младшая, забыв, что хотела сказать.
Тихон молча ведёт машину. А я думаю про прапрадеда. Это как же трудно было жить, что продали, а то и оставили родне свои дома, сложили на повозки вещи и отправились в дорогу, в волшебную страну Сибирь, где вволю и земли, и леса. Из монастыря забрал Анисим свою слепую сестру. Звали её Просвирья, но никто не знает, настоящее это имя или прозвище – за то, что пекла просвирки для церкви. Просвирья взяла с собой сундук. А в нём двадцать икон – всё её богатство.
– Наверное, они и здесь проезжали, – глядя в окно, сказала Младшая.
Может, и проезжали. Три года до места добирались. С началом весны трогались, а как заморозки ударят, останавливались в какой-нибудь деревне, нанимались на зиму в работники. Волы не подкованы, по скользкой дороге не пойдут.
– Да ты что, Прасковья, сказать-то хотела? – вспоминает тётушка.
Младшая едва заметно морщится: она не любит своё имя. Может, зря я такой обет давала, прося у Бога девочку: дать дочери имя двоюродной прапрабабки. Икона, к которой я обращалась, – последняя сохранившаяся в семье из привезённых бабушкой Просвирьей. Ну, Просвирьей-то и у меня язык не повернулся дочку назвать. Имя Прасковья на детской площадке никто выговорить не мог. Тогда примчалась на помощь тётушка, рассказала, что святая Параскева Пятница в древности звалась Макошью и в садике младшая может представляться Машей. Но год рождения Прасковьи оказался урожайным на Маш, и девочка испугалась, что будет путать себя с пятью другими Машами. Я, огорчившись, что дочь не хочет быть Параскевой, звала её просто Младшей, сокращая иногда до Млады. Но мысленно всегда называла настоящим, полным именем.
– Я просто подумала, что если бы дед Анисим попал в нашу современную квартиру, то сильно бы удивился. Если ты, мама, до сих пор не умеешь с телефона эсэмэски отправлять, то он бы точно обалдел: столько техники в доме!
– Ой, а ты бы в его избе не растерялась? – хмыкнула тётушка.
Да уж, попав в прошлые времена, мы бы тоже растерялись от обилия правил: не на ту лавку сел – жди неприятности, а то и смерти; не в ту сторону головой лёг – болезнь навалится. Горшок из печи вынуть, не расплескав, – умение нужно; печь растопить – сноровка. Пропасть между дедами и внуками за последние сто лет выросла. И вроде времени-то всего один век, а пропасть – как между цивилизациями.
Тихон сбросил скорость, мы выехали на мостик через Пышму.
– А знаете, – начинает тётушка, – в русской избе тоже был самый настоящий мост – так назывался пол в сенях. Мостом называли сени, или настил, помост, который отделял переднюю избу от задней. Передняя изба (жилая) – та часть, в которой стоит печь. Задняя (холодная, летняя) – комната, которая не отапливалась. Мост находился не на земле (иначе какой же это мост?), под ним ещё оставалось место для животных. В северной части России дома строили на подклетях (в них жили домашние животные), так что строения получались двухэтажными.
