Почти любовь - страница 6
— А что случилось с первым мужем?
— Погиб в сорок втором, — отвернувшись, горько вздыхает Адушка и снова скрежещет ключом в замочной скважине. — Федор был летчиком, одним из лучших. Настоящий ас, но война, Лесечка, не делит людей на лучших и худших, все гибнут, без разбора. И стар, и млад, и рядовой, и генерал, перед снарядом все равны. Богу-то сверху виднее, кто ему вперед нужнее.
Я молчу и слушаю, не влезая со своим мнением. Где Адушка с сотней лет опыта и мудрости за плечами, а где я, девятнадцатилетняя студентка, которая и жизни-то толком не видела.
— Мы с Федей мало прожили. Если посчитать, то даже года не выйдет. Я горевала по нему, но больше по себе. Живым всегда тяжелее.
— А офицер откуда взялся? — немного запутавшись, любопытствую я.
— А офицера, Лесечка, я любила так, как не любила обоих мужей сразу. И вот это платье я надела на наше с ним первое и последнее свидание, — Адушка поворачивается ко мне с вешалкой, на которой я вижу изумительное белое платье в крупный горох. Длинное, приталенное, с рукавами-фонариками, глубоким декольте, прикрытым кружевами ручной работы, и широким подолом. — Нравится? — лицо старушки светится от нахлынувших воспоминаний, глаза горят, а губы кривятся в задумчивой улыбке. Она даже помолодела, скинув пару десятков лет.
— Очень, — восторженно выдыхаю я. — Оно невероятное, Аделаида Степановна, как из советского журнала мод.
— Я та еще модница была. Не зря же училась на портниху. Мои подруги от зависти локти кусали, но я на заказ так ни одной и не сшила, хотя просили слезно.
— Вы сами шили свои платья? — изумленно открываю рот, не в силах оторвать взгляд от вешалки. Ужасно сильно хочется потрогать ткань, погладить пальцами кружева, ощутить, как шуршит подол при ходьбе.
— Сама, больше никто так не умел, — приосанившись, горделиво отвечает Адушка. — Примеришь? Тебе должно быть в пору, но сразу предупрежу, что оно только для особенного мужчины. Счастливое платье, Лесечка. Бери не пожалеешь, — щедро предлагает Ада, заставив меня покраснеть от смущения.
— Я не могу… не удобно. Вы и так мне на прошлой неделе подарили платье, — провожу ладонями по коленям, разглаживая складки на розовом подоле. — Я в нем сегодня такой фурор произвела, все прохожие оглядывались.
— Бери, говорят, — бурчит Аделаида Степановна, зыркнув на меня грозным взглядом. — Ишь какая гордая. Не может она.
Прогрохотав тростью, женщина приблизилась ко мне и всучила в руки счастливое платье, а потом погрохотала обратно к шкафу, распахнула шире и, покряхтев, нагнулась к нижним полкам, а я аж зажмурилась от удовольствия, вцепившись в наряд обеими руками. Ну как тут отказать? Особенно, если очень сильно хочется прямо сейчас нарядиться и покружиться вокруг себя.
— И туфли еще возьмешь, и сумочку, и брошь где-то была. Мамина с орхидеей, — перечисляет Адушка, доставая одну коробку за другой.
У меня голова кругом идет, когда мы начинаем рассматривать, что в них припрятано. Глаза разбегаются, словно передо мной сокровища рассыпали, а это и есть сокровища. В те года немногие могли себе позволить подобное изобилие.
— Не хочешь носить, выкини или в музей сдай. Мне, старухе, все это барахло хранить не за чем, — время от времени бормочет под нос Аделаида Степановна.
— Какая же вы старуха…
— И не льсти, Олеська, выгоню, — грозит Адушка, а сама улыбается, глядя, как я бережно перебираю в пальцах бусы из белого стекляруса. — Подумаешь, другую девчонку пришлют за старухой присматривать. Она уж точно разберется, куда мое богатство выгодно пристроить. А вот и брошь. Серебряная, — в мою ладонь ложится украшение тонкой ручной работы. Красивое, глаз не оторвать. Настоящее произведение искусства. Каждый лепесток вырезан со скрупулёзной точностью и голубые капельки росы совсем, как настоящие. — Да не бойся ты. Стекло это. Я еще не совсем из ума выжила, чтобы драгоценности разбазаривать. Брошь отец мой делал. Он у меня ювелиром был потомственным. Руки золотые, а сердце больное. Умер рано, я в школу только пошла. Мать белугой ревела, а потом попрятала все его подарки, я вот сохранила. Тебе отдам, может сгодится.