Шепли протирал плиту и столешницы. За ужином говорили мало: во‑первых, потому что Трэвис был великолепным кулинаром, но еще мы не понимали, как говорить о правде, не перекладывая ответственность на присутствующих.
Шепли покончил с уборкой и погладил Америку по спине.
– Тебе помочь?
– Мы справляемся, – сказала Америка.
Когда Шепли ушел в гостиную к Трэвису, подруга помедлила, удерживая тарелку под струей воды.
– Мер?
Она всхлипнула.
– Я такая глупая, Эбби. Не знаю, о чем я только думала, – шепотом сказала она. – Мне стоит перед ним извиниться?
– Нет, – сказала я тихо. – Знаю, что ты обо мне беспокоишься. Понимаю. Но Трэвис… При нем не стоит говорить всего этого. Он до сих пор переживает, что все это не взаправду и что я передумаю. Мерик, я удивлена не меньше тебя, но я так счастлива! Правда.
– Все, что мне нужно было услышать. Больше не стану задавать вопросы.
– Вот почему ты самая лучшая подруга на свете!
– И это верно, я такая. Тебе очень повезло.
Я широко улыбнулась.
Америка нажала на пару кнопок, и посудомоечная машина загудела и зажужжала. Подруга вытерла руки и встала у меня за спиной, кладя ладони мне на плечи и прижимая к себе. Она тихонько уткнулась подбородком мне в шею и поцеловала в щеку.
– Скоро расследование закончится. Все будет хорошо.
– Знаю, – ответила я, глядя на раковину.
Я выдавила на ладонь немного синей жидкости для мытья посуды, потерев сморщившуюся кожу. Если я и могла предвидеть наши проблемы, мы оказались в настоящей переделке – мы обе, – ведь если Трэвиса поймают, то и нас тоже.
Я только что соврала полицейским детективам, нарушила закон, содействовала совершению преступления, не говоря уже о том, что стала по собственной воле соучастницей до, во время и после события. Но я могла взять на себя ответственность, если бы могла уберечь Трэвиса от тюрьмы. Я обернулась и посмотрела на мужа.
Он стоял, скрестив на груди мускулистые руки, покрытые татуировками, и разговаривал со своим кузеном. Красную бейсбольную кепку он развернул назад, переминаясь с ноги на ногу, будто не мог устоять на месте.
Шепли действовал на Трэвиса успокаивающе, стараясь разговорами снять груз с его души.
Я улыбнулась, глядя на воду, что струилась по моим рукам, и смывала пену. Вот бы мои руки были действительно чистыми.
– Хорошо, Шеп, мы закончили, – сказала Америка.
Она подошла к Трэвису, крепко обняла его и дольше нужного стояла с ним в обнимку.
Трэвис посмотрел на меня, я улыбнулась. Он с озорством повесил руку ей на плечи и поцеловал в макушку.
– Значит, мир?
Она отстранилась и посмотрела на него снизу вверх:
– Мир?
Трэвис заговорил предельно серьезно:
– Мер, мы семья. Что бы ни случилось, в конце дня мы все равно будем мириться.
Она вновь обняла Трэвиса, потом и Шепли, оба помахали мне, прежде чем уйти к припаркованному снаружи «Чарджеру».
Трэвис зашел на кухню, прислонившись к столешнице и скрестив руки.
– Она переживает, да?
– Да. Иногда она говорит быстрее, чем думает. И даже не осознает, как звучат ее слова.
– Я рад, что она высказалась.
– Правда?
– Ты почти про это не говоришь… ну, про пожар. Я бы и не узнал о твоих чувствах, не заговори она об этом.
Я вздохнула.
– Мне просто кажется, если я буду держать все внутри, то будет не так… страшно. – Я повернулась лицом к раковине. – Но ты прав. Мне нужно больше общаться. Я не вправе говорить, что мы в этой лодке вместе, если ты даже не знаешь, что я чувствовала во время пожара.
