Ближе других, в соседнем часовом поясе, в Грузии, жил Акакий – сухонький, невзрачный, до невероятности схожий статью со своим литературным тезкой – все время улыбался извинительно, словно пытался оправдаться за свое существование. Обнаружил я его в телевизоре – уже почти засыпая, лениво щелкал кнопками пульта и вдруг встрепенулся – сквозь экран пробился протуберанец волчьей страсти – крик, который свободный зверь посылал своей единственной, призывая ее к себе.
Рвущая душу в клочья, пронзительная его песнь была похожа на нескончаемый и непрерывный, сплетенный из тугой гирлянды горловых звуков арабский речитатив, медленно растворяющийся в темном звездном небе. Как был, голышом, я подбежал к ящику поближе и разглядел в нем уже сгорбленного возрастом седоватого человека – он, подражая зверю, задрал голову вверх, приставил ко рту ладонь и истово выводил звуки волчьей страсти – лицо его при этом прямо светилось от счастья.
Акакий с волками возился с юности, семь лет просто прожил в лесу, рядом с волчьей стаей. Звери так свыклись с ним, что держали за члена семьи и после охоты даже выделяли часть своей добычи.
Когда мы уже подружились, то взяли за привычку раз в год непременно встречаться. Акакий привозил с собой знатную чачу с еле заметным привкусом чуть подвяленного солнцем винограда. Мы смеялись, что напиток этот, на самом деле – секретное грузинское оружие, и если бы президент Мишико был бы хоть немного умнее, то еще неизвестно, чем бы закончилась восьмидневная война. После трех-четырех рюмок этого нектара я начинал рассказывать про Катюху – как она умна, словно человек, меня насквозь видит, и еще неизвестно, кто кого и чему учит. Акакий терпеливо дожидался своей очереди и долго рассказывал про волчьи обычаи.
Особенно красиво у него выходило про волчью любовь – он, на полном серьезе, говорил, что волки чувствуют так же, как и люди, и так же ухаживают за своими избранницами.
– Любовь для них совсем не только секс – между волками существует самая настоящая, всамделишная семья, со всеми теми отношениями, которые обычно бывают у молодоженов. Но в отличие от нас они никогда не изменяют, не предают, соединяются на всю жизнь, и только смерть их может разлучить.
А я вспоминал, как Катю заманили в неволю: во время промысла убили ее возлюбленного или мужа – а она все никак не могла поверить, что он не живой, и все кружила рядом, пока не попала в сети.
– Привет!
– Гриша? Ты где?
– В Москве, Акакий, как всегда.
– Так слышно хорошо, будто ты в соседней комнате. – Трубку он поднял вдруг сразу, хотя обычно чуть ли не сто звонков надо было сделать, чтобы услышать его голос. Мы даже смеялись, что свирепое грузинское КГБ, решив, что разговорами о дельфинах и волках шифруем что-то нехорошее, начал мешать нашим беседам. Только потом Ака смущенно признался, что за волков ему совсем не платят на службе, вот телефон и выключают.
– У тебя голос печальный, Ака. Что-то случилось?
– Нана ушла!
– Как ушла? Куда ушла?
– Сказала, что больше так не может. Теперь я один.
– Подожди, может, она вернется?
– Нет, теперь, кажется, это насовсем.
– Слушай, приезжай ко мне.
– Сейчас не могу.
– Ака, звони сразу, если что.
– Хорошо, Гриша.
И я снова остался один. Ака, такой уж тонкач, каждую маленькую нотку слышит обычно, а тут даже не спросил, зачем звонил. Свое горе всегда горче, своя боль – больнее.
Уход жены, как известно, дело житейское, но Нана была с другом еще со школы, за двадцать пять лет, казалось, проросла в него, знала до последней косточки, и вот, когда выдали дочку замуж, взяла и развалила общую жизнь в черепки.
