Под куполом Римана - страница 7

После еды трубчатые кости зайца мы не выбрасываем. Дед делает из них манки на рябчиков. Умело пропиливает напильником треугольную дырочку в косточке и вставляет кусочек воска. На охоте дед свистит в такой манок, рябчики к нему слетаются со всего леса, и он их убивает. Манящая сила зайца действует, пока манок не теряется в густой траве.

На лице у деда медленно растёт жёсткая щетина, и я люблю её трогать. Раз в две недели он её сбривает. Это целый ритуал, который я хорошо изучил. Сначала дед берёт какую-то зелёную пасту и смазывает ею широкий ремень. Потом извлекает опасную бритву из картонных ножен (он прячет бритвы сверху на шифоньере, чтобы я не мог их достать) и долго водит ею плашмя по туго натянутому ремню, иногда проверяя остроту. Когда бритва наточена, кухонным ножом он срезает с хозяйственного мыла тонкие стружки в старую металлическую чашку (эта чашка у него используется, может быть, даже со времён мировой войны), добавляет туда воду, густо всё вспенивает помазком и покрывает лицо пеной. Наконец, искоса глядя в осколок зеркала неправильной формы и ловко орудуя лезвием, дед сбривает щетину, и сквозь оставшуюся пену кое-где проступает кровь. После бритья он залепляет порезы кусочками газеты и в таком виде снуёт по комнате, хитро улыбаясь и испуская бодрящий запах тройного одеколона.

Наш двор отгорожен от улицы высокими деревянными воротами с калиткой. Из калитки на уровне моих плеч свисает огромная железная чека. Чтобы войти, мне нужно взять это холодное кольцо обеими руками и, повернув его, со всей силы толкнуть калитку. Ворота же всё время закрыты. Их открывают разве что, когда привозят на зиму дрова. Как-то я участвовал в рубке дров, вернее, сам не рубил – мне было ещё мало лет, но, стоя на прогалине, ломал ветки у срубленных берёз на веники для бани. Сарай пристроен в конце крутого спуска, и машина не может к нему подъехать, поэтому дрова выгружают в верхней части двора, около погреба, пропахшего креозотом (этот запах напоминает о существовании неподалёку железнодорожных путей). Потом дедушка и папа рубят берёзовые чурки на поленья и сносят их в сарай и сени на хранение до зимы.

Сарай расположен как раз напротив дверей в квартиру Окамовых. К лету последняя поленница дров в сарае исчезает, и в нём можно играть и даже кидать в стены ножичек. Здесь приятно пахнет старыми опилками и берестой. В солнечный день пространство сарая (вы сказали «рая» или мне послышалось?) разрезается пучками света, которые мерцающими хрупкими веерами проникают сквозь щели. В сарае хранится чёрный ящик патефона и пластинки на 78 оборотов. Чтобы завести патефон, нужно несколько раз провернуть его рычаг, тогда диск с пластинкой начнёт вращаться.

В один из летних дней, разбирая в тени всякий хлам, я заинтересовался пластинкой с гербом Организации Объединённых Наций. К сожалению, игла на звукоснимателе была сломана. Мы с соседской девочкой Таней Окамовой просили её родителей поставить новую иглу, но они не откликнулись на нашу просьбу. Видимо, им было неинтересно слушать старые пластинки или они просто откладывали счастье на будущее. Но мы всё равно ставили и продолжаем ставить пластинки и просто крутим их и крутим, и патефон играет как новый.