Под пеплом тлеющие угли. По мотивам романа «Три мушкетёра» Александра Дюма-отца - страница 3

Пока у меня и Жанны были деньги, мы ещё могли позволить себе жить на широкую ногу и останавливаться в лучших гостиницах. Мы могли позволить себе роскошные апартаменты и вкусные яства. Каждый день я и Жанна имели средства, а значит, и возможность покупать множество сладостей, так любимых ею. Но, едва возникало хоть малейшее подозрение, что люди красного герцога выследили нас, мне и моему ребёнку приходилось спешно уезжать в другой город, собрав все наши пожитки. Менг, Бурж, Тарбе и Руан. Льеж, Лион, Динан и Тулуза. Нанси, Бордо, Нант и Невер, Монпелье, Дижон. Гент, Каркассон и Орлеан. Всех городов, где мне и Жанне доводилось останавливаться, не вспомнишь… Сложно сказать, в каком из городов я и Жанна жили хотя бы дольше двух месяцев. Как цыгане, мы были вынуждены постоянно переезжать с места на место.

Но золото в моём кошеле имело очень неприятное свойство заканчиваться. Таять на глазах, образно говоря, если угодно, безвозвратно. По мере того, как денежные средства истощались, удобств, которые я и Жанна могли себе позволить, становилось всё меньше. Просторным и большим комнатам лучших гостиниц Франции пришли на смену дешёвые харчевни и таверны… Где мы могли позволить себе убогую комнатушку на чердаке с одной-единственной кроватью. Даже на дровах для камина приходилось экономить, поэтому я и Жанна спали в обнимку на одной кровати, не снимая верхней одежды – от холода спасало.

Истинный страх перед жизнью я ощутила лишь тогда, когда осталась с малолетним ребёнком одна, без заступничества сильных покровителей, столкнувшись с трудностями лицом к лицу. И нет рядом надёжного, сильного и верного плеча, на которое можно опереться. Не у кого искать защиты. Двери дома Рошфора, всегда не дававшего мне проходу и расточающего комплименты (в пору моей службы у кардинала), тоже оказались закрыты для меня…

Но даже из этого я вынесла урок для себя, что мужчина, по-настоящему любящий женщину, никогда не оставит возлюбленную даже в самые тяжёлые дни её жизни.

Раз сто, если не больше, спустя десять месяцев, я успела пожалеть о своей расточительности в самом начале странствий, проклиная себя за свою глупость. Ни единого су за душой не осталось, хоть относительно себя самой я придерживалась строгой экономии.

– Мамочка, что же теперь нам делать? – спросила тогда меня Жанна со смирением и скорбью. – Милостыню на церковной паперти просить? – в карих глазах девочки читались страх, стыд и отвращение, присущие детям, ранее не знавшим нужды, но впервые столкнувшимися с ней.

– Никогда этого не будет, никогда! – страстно пообещала я самой себе и своему ребёнку.

– Но где нам достать денег? – задала вопрос дочурка. – Есть же надо на что-то…

– Что же, продам что-нибудь из своего…

Эта фраза стала подобно подписанному приговору для всех моих предметов гардероба. Раз нет денег, придётся продавать то, что я успела в спешке захватить с собой, покидая особняк в Париже, куда приезжала за Жанной.

Решено: больше мне дорогие украшения и отделанная аметистами шкатулка, вмещающая их, не пригодятся. Как и не пригодятся мне больше мои шикарные платья с золотым и серебряным шитьём и отделанные драгоценными камнями, в которых я когда-то блистала на балах в Лувре и Вестминстерском дворце. Нет мне больше никакого проку в чулках, корсажах, пеньюарах и многочисленных ночных сорочках с перчатками.

Только одежду Жанны и коня я не заложила; и свой золотой медальон в виде сердца, подаренный мне моим первым мужем графом де Ла Фер в день свадьбы, и подарком я этим очень дорожила, как напоминанием о мимолётном счастье, оставившем после себя лишь горький пепел сожалений и порушенные надежды…