Печку не забрали, унесли меня и кошку и повезли в новый неведомый мир, который расхваливали на все лады. Они нас утешали. А, возможно, уговаривали себя, ведь определенно никто не знал, как оно будет там…
В новом жилище Нюрка никаких преференций и особого внимания не имела и уже не хотела, она была не просто полноправный член семьи, она была наперсницей, коллегой и подружкой моей прабабушки Марии Михайловны. У нее был высший рейтинг доверия.
Большую и, вероятно, лучшую часть жизни, она прожила в огромном старом доме с чердаком, двором, где держали разную живность, и садом. Привычки ее сформировались на этих просторах, и переезд пусть и в трехкомнатную «хрущевку», отнюдь, не был достижением. Никаких лотков, как сейчас принято, не ставили, место с подушками и другими выкрутасами не требовалось, и, как мне кажется, кроме бабушки ее никто и не замечал. По своим личным делам она уходила на улицу через форточку на кухне, в любое время по ее усмотрению, благо квартира была на первом этаже, а спала в ногах у бабушки, где бы та ни сидела и ни лежала. А вот кормление ее – это особая история. Я вообще не помню, что бы Нюрка когда-либо просила еду. Наступал момент, и бабушка говорила негромко:
– Нюра, пойди щец похлебай, только налила.
Или:
– Кашу тебе положила, ешь.
Она ела свиные щи, кашу гречневую или другую с молоком, печеные пироги с чем угодно, жареные блины, и все с обычного стола, а в особые моменты свежевыловленную сырую рыбу.
Почему я это хорошо и отчетливо помню? Да потому, что мне всегда ставили ее в пример. Будучи болезненным ребенком, я вообще не помню чувства голода, и даже желания что-нибудь съесть. По этому поводу у Марьи Михайловны была присказка «Легче в Балахну пешком из Нижнего, чем Машу накормить». Поэтому всевозможные призывы производителей кошачьего корма и ветеринаров о спецпитании питомцев, никогда не производят на меня ровно никакого воздействия – кошка, которая в полном здравии дожила до тридцати лет на обычных домашних харчах, приготовленных с любовью и заботой, напрочь опровергает весь рекламный креатив.
Наше с бабушкой и Нюркой утро начиналось поздно. После того, как взрослые уходили на работу, я со скамеечки карабкалась на сооружение – бабушкину кровать – никелированное с шишечками чудо на пружинном основании, с шикарной пуховой периной и множеством подушек. Мы там делились «девичьими секретиками», «жирничали», бабушка вспоминала «времена допрежде». Нюра, лежавшая, как водится, в ногах, начинала беззвучно мурлыкать, а все сооружение меленько-меленько вибрировать, я впадала в блаженный транс и дремала. С тех самых пор я не боюсь летать в самолетах, ходить на катерах по мелкой ряби, и тому подобное, потому что я сразу сваливаюсь в транс и ожидаю только приятного и интересного.
Затем бабушка говаривала «ну, матушка-голубушка, пора и чайку попить», и мы отправлялись завтракать. Нюра всегда оказывалась впереди процессии. К кому из нас адресовалось это «матушка – голубушка» мне до сих пор не понятно.
Мы любили все вместе ходить гулять. Самые длинные маршруты достигали Озера, на самом деле это был карьер для силикатного завода, но потом обустроился и даже оброс парком. Сейчас это место отдыха для многих сормовичей, а тогда полудикое место. Мы с бабушкой медленно брели, держась за руки, а рядом семенила Нюра. Она переходила с нами через дороги, прижимаясь поближе от проходящих машин, останавливалась, когда здоровались или заговаривали соседи. Достигая конечной точки путешествия, мы садились на лавочку или просто на ствол дерева, а кошка располагалась поблизости, но так, чтобы все видели – она абсолютно независима! Такие прогулки занимали несколько часов и сопровождались множеством открытий. Нюра делала вид, что охотиться на птиц, подходила к кромке воды и как бы «видела» рыбу. Напружинившись и, буквально, метая искры из глаз, шипела на собак. Это была ее экскурсия для неопытной меня. Возвращались к позднему обеду и уж больше никуда в этот день не выходили.
