Гришка замер от легкого удивления, Лукич, еле заметно улыбнулся, сделал пару шагов и занес ладонь над чепрачным. Тот без страха продолжал удерживать шустрого, но взгляд перевел на Лукича. Не на руку, занесенную над ним, а в глаза.
– А ну-ка иди сюда, умная морда, – ласково сказал Лукич и, взяв бережно за холку, поднял щенка. – Кобелек, – удовлетворенно произнес Лукич, еще раз внимательно осмотрел щенка с головы до лап, расстегнул две пуговицы овчинного полушубка и засунул его за пазуху.
– Выбрал, значит? – спросил по-деловому хозяин.
Лукич молча отсчитал обговоренную сумму денег, протянул хозяину. Тот пересчитал деньги, сходил в дом, принес родословную на щенка.
– Имя впишешь сам. За щенка не благодари сейчас. Вспомнишь добрым словом, если вырастет хороший помощник… Ну все, покедова, – и хозяин принялся собирать разбежавшихся щенков.
К дому Гришка подвез Лукича уже вечером, когда яркие звезды, как дорогие бриллианты, рассыпались на черном небе и к которым от земли устремился нагретый за день солнцем воздух. И на землю опустился ледяной, возможно, из самой стратосферы, воздух, от которого трещал лед на реке и на озере и от которого трещали замершие деревья.
Но у Лукича за пазухой было тепло, и теплый живой комочек крепко спал, набираясь сил для будущей суровой жизни, лишь изредка вздрагивал и поскуливал, тоскуя по матери и братьям, еще не понимая, что для него начинается новая жизнь. И для Лукича и его семьи тоже начиналась новая жизнь, с новым членом семьи.
Собак у Лукича до этого щенка было много. Они были разные и по окрасу, и по темпераменту, смелые и трусливые, кобели и суки, любящие охоту и не очень. В основном лайки, но были и две овчарки. Хорошие были собаки, но какие-то, что ли, временные, не приходившиеся ко двору: одна лайка – чисто белая, красивая, сильная, как лань, соболятница, угодила под грузовик; две или три, в том числе немецкая овчарка, погибли от чумки; одного молодого кобелька в тайге порвали волки. Одним словом, не везло Лукичу с собаками. А к этому маленькому теплому комочку за пазухой у Лукича почему-то сразу прикипело сердце.
«Старею, наверное», – подумал Лукич. Он шел по очищенной дорожке к дому, бережно прижимая рукой полушубок под сердцем. Так, чтобы щенок не соскользнул вниз, не выпал на мороз. Также аккуратно, стараясь не топать на крыльце, он открыл дверь дома и вместе с белыми клубами морозного воздуха вошел внутрь.
Жена из кухни выглянула в коридор, хотела что-то сказать, но Лукич поднес палец к губам: «Тихо».
– Что такое? – шепотом спросила жена, выйдя в коридор.
В коридоре зависла загадочная тишина – обычно, если кто-то заходил в дом с улицы, начиналась суета, оживленные разговоры. На эту загадочную тишину из комнаты вышел младший сын Вовка и по молчаливому, но счастливому выражению лица отца понял, что-то сейчас произойдет интересное, и он прямо босиком по прохладному в коридоре полу пошел к родителям.
– Что? – улыбаясь, спросил Вовка.
– Тс-с, – шепотом произнес Лукич, – он спит.
– Кто?! – уже не в силах сдерживаться от любопытства, воскликнул Вовка.
Оттопыренный на груди Лукича полушубок зашевелился, раздалось поскуливание, и через расстегнутое отверстие просунулась мордочка.
– Папа! Это наш?! Как его зовут? – затараторил от радости Вовка, одновременно пытаясь погладить щенка.
– Ну, а это мы сейчас и решим, – сказал Лукич, расстегнул полушубок и опустил щенка на пол. Щенок заскулил еще сильнее, тут же присел и напрудил на пол лужу.
