– Почему Хеллу нельзя выдать замуж за Адама? – Мичи повернулась ко мне, и я, подняв глаза, увидел, как она побледнела.
– Потому что Адаму мы найдём другую невесту, – ответила мать, не отрываясь от чтения.
– А почему тогда не Аннелиза? – не унималась Мичи.
– Потому что она обещана другому человеку, – отрезала мать, перевернув страницу.
– Разве у Аннелизы не дурные уши, Мичи? – спросил я тихо, так, чтобы мать не услышала.
Губы сестры скривились, будто она только что обнаружила в тарелке с супом мерзкую гусеницу. Но она всё ещё не отстранилась.
– Ну что ты такое говоришь? – Микаэла выдавила из себя смешок. – Это же просто шутки.
Наши невидимые препирательства нисколько не интересовали мать, полностью поглощённую чтением. Она уже решила судьбы своих детей, поставив очередную галочку в списке важных дел, которые следовало выполнить.
– Ты поправилась, Мичи, – мать оторвалась от книги, и её взгляд, острый и оценивающий, скользнул по дочери. – Тебе необходимо похудеть. Видишь, платье уже облегает. Максимилиан не любит толстых женщин, – она покачала головой, и в этом жесте сквозило явное неодобрение. – Уксус пей, а то совсем зарумянилась. И зонтик надо заказать, чтобы на солнце не перегревалась. И ты не улыбайся, Адам, – взгляд матери переместился на меня. – Ты тоже странно почернел. И что это за груда мусора в твоей комнате?
– Моё увлечение, в котором нет места женщинам, – я усмехнулся. Нет, дело было не в том, что я был против женщин. Просто это был единственный способ избежать долгих и нудных разговоров о моём новом пристрастии.
– Вот как… – губы матери дрогнули, затем уголки их бессильно опустились. В отражении оконного стекла я видел лицо сестры, довольной моим ответом.
– Вы правда считаете, маменька, что Максимилиан – самая подходящая партия для меня? – спросила Мичи. И спрашивала она не по глупости, а для того, чтобы мать дала твёрдый и однозначный ответ.
– Да, считаю, – отрезала мать. – Максимилиан – серьёзный человек, и он будет держать тебя в ежовых рукавицах. Может быть, тогда ты, наконец, станешь серьёзной и не опозоришь нашу семью.
– Нашу семью, матушка, позорят только ваши заискивания перед людьми богаче вас, – возразила Мичи, и в её голосе зазвенела сталь. – Госпожа Салуорри верно сказала.
– Бог наградил госпожу Салуорри за её мерзкий язычок, – лицо матери исказилось от гнева. – Он воспитал её во мраке, лишив самого дорогого. И я очень жалею, что в своё время не приложила должного усердия к твоему воспитанию, и ты выросла такой безобразницей! Но, если ты думаешь, что я стерплю твою дерзость…– мать отбросила книгу и резко поднялась с софы. Она позвала Гидеона, нашего старого мажордома. Впервые я увидел в ней столько ярости, столько презрения в её глазах. Она быстро и уверенно преодолела разделявшее нас расстояние и, схватив Мичи за волосы сильными, по—мужски крупными руками, повалила её на пол.
– Да как ты посмела, мерзавка?! – закричала мать, и её голос сорвался на крик. – Думаешь, если тебя однажды защитил Ганс, я не доберусь до тебя? И он впредь получит за свой острый язык! Какая избалованная дура выросла! Я к ней со всем человеческим отношением, выбрала ей самого лучшего, молодого и красивого жениха, а она дерзить посмела! – мать таскала Мичи по полу, как тряпку. Лицо сестры стало пунцовым, она могла лишь беспомощно водить руками по воздуху, пытаясь оказать хоть какое—то сопротивление. Мать, несмотря на свои тридцать семь лет, была в самом расцвете сил. Я же, не вмешивался в конфликт, лишь безмолвно наблюдал. Читатель, что однажды найдёт мой дневник, может осудить меня за такой подход, но моя позиция – наблюдателя, а не участника шекспировских трагедий.
