– Мама! – зову я и опять обхватываю её за ноги, я маленькая и едва достаю ей до колен. И снова в моих руках остаётся мамино серое платье, а мама безмолвно стоит спиной ко мне. Так я хватаюсь за маму, и вся комната наполняется толпой серых платьев, и мне уже трудно увидеть наверху мамин чёрный пучок, он далеко от меня, и мне туда не добраться.
III.
На самом деле было три сна, но в течение лет третий сон я забыла.
Эти первые вспышки сознания мало чем отличаются от моего сегодняшнего сознания. Грудным дитятей я видела, слышала, осязала и обоняла так же, как теперь, и за этими ощущениями вставал тот же физический мир, что окружает меня сегодня. Более того, я воспринимала и связывала события так же, как теперь. Настолько, что могу пользоваться ими сейчас, как нетронутыми, безотносительными данными. Но дитя не может рассказать о себе. Оно хранит воспоминания и рассказывает их тогда, когда организм развивается настолько, что приобретает способность рассказать. Часто я подозреваю свою собаку в такой же способности воспринимать мир, как его воспринимала я дитятей. С той разницей, что моя собака никогда не расскажет мне о себе.
Наблюдая животных, я ежедневно нахожу их ум одного порядка со своим собственным, иногда мне кажется, что их удручает человеческая несообразительность. В одной научной телепрограмме я видела, как морской лев выбирает из двух похожих рисунков тот, который видел за минуту до этого. Причём рисунки отличались зеркальным отражением или другим, довольно сложным, на моё восприятие, оптическим эффектом. Морской лев делал это быстрее меня (!..?..)
С каждым днём мир всё больше поражает меня своим устройством.
Все они были высокие, как папа, с волнистыми чубами назад по моде 50-х годов, и носили вязаные мужские жилеты с узорами, надетые поверх рубах с длинными рукавами.
Алёша Уманский, Володя Дашкевич, Петя Палиевский.
Папин жилет был тёмно-синим с треугольным воротом и полосами разноцветных узоров по всей груди. Белые длинные рукава с манжетами спускались по его обе стороны. На манжетах были синие запонки, после манжета шли папины большие руки музыканта с длинными сильными пальцами.
Оказалось, что рукава могли быть не только белыми: у дяди Алёши они были голубыми, у другого в полосочку, у третьего в сложный рисуночек.
Кто из них посадил меня на шкаф?
– Это был Володя Дашкевич, – недавно сказала мне тётя, и несмотря на давность лет, с большим неодобрением, насколько это возможно в моей тёте, унаследовавшей от бабы неспособность к упрёкам.
Пока гости громко разговаривали и шумно двигались, я, уперевшись руками в папины колени, поднимала ноги «пистолетиком».
– Смотрите, как у детей легко это получается, – сказал им папа. – Попробуй мы сейчас, и ничего у нас не получится. Давай, Капелька, покажи ещё.
И я раз десять безо всякого усилия поняла ноги выше головы.
Мама вышла на кухню, за ней папа, а гости продолжали со мной играть. Они меня кружили за руки и даже поднимали на воздух.
– Хочешь, я посажу тебя на шкаф? – спросил один.
– Хочу, – согласилась я.
– А не испугаешься?
– Нет, – легко ответила я. Идея не показалась мне страшной. Но на шкафу сидел игрушечный тигр.
Тигра купили мне, но я его боялась, и его убрали на шкаф. Он смотрел на нашу комнату сверху и всё видел. Я знала, что тигр не живой, а игрушка, сидел он от меня далеко, и меня убедили, что он не двигается, – тем не менее выражение его морды устрашало меня и оттуда. Это выражение заставляло меня сомневаться в его безобидности, мне казалось, что тигр притворяется неподвижным, обводит вокруг пальца всех нас, и стоит мне забыться, как он прыгнет сверху.
