Элиф тут же уходила. Она не хотела тревожить их неустойчивый покой – в конце концов, именно в эти десять-тридцать минут она могла расслабиться: больная не донимала её своими жалобами.
Иногда к ним забегала Алия – помочь по-соседски. И в который раз искренне удивлялась происходящему в доме Элиф. Но не задавала лишних вопросов, что само по себе весьма редкое, внезапно приключившееся с ней обстоятельство. А что тут, прикажете, спрашивать? Ситуация была совсем не ординарной: не каждый день и далеко не с каждым такое может приключиться. Поэтому даже сверх любознательная Алия задавала только два-три дежурных вопроса: «Как больная?», «Когда приедут за ней дети?» и «Как сама Элиф?» Последний вопрос в её устах звучал почти трагически. Получив на все свои вопросы весьма расплывчатые ответы: «как всегда», «скоро» и «хорошо» – шла на кухню варить суп и готовить столь любимый Элиф кысыр*.
Сибель и Нильгюн уехали из летнего Стамбул к своим детям. С ними Элиф общалась только по телефону. Случались эти звонки не часто: все были заняты делами. Редкие и короткие телефонные разговоры сводились только к взаимным вопросам о самочувствии. Всё остальное оставляли «на потом», а именно на долгую беседу под платаном, когда все снова соберутся вместе.
В конце недели, по воскресеньям, приезжала Назлы, чтобы убраться у матери и немного поговорить по душам. Говорила больше Назлы, рассказывала о своей жизни, о детях, о муже, стараясь не донимать Элиф подробностями: не всегда они были только приятными. А Элиф и так сейчас не очень-то и просто. Элиф кивала головой и про себя благодарила Аллаха за то, что он послал ей Назлы, которая внешне так напоминала ей сестру, но в отличии от той Назлы достался ровный и спокойный характер их матери, добрый и миролюбивый.
В сущности, Назлы была её племянницей, но поскольку с малых лет, сразу после смерти своей матери, она росла в доме у Элиф, то называла Элиф «мама». «Мама Элиф», не просто мама, а мама Элиф.
«Золотая моя девочка! – думала Элиф, глядя на Назлы. – И умница, и красавица, а сердце какое у неё чуткое: всё видит и слышит! У моих же деток сердца закрылись, нарос на них панцирь из обид. Ну, ничего, проснутся и их сердца, не может, что бы не проснулись. И тогда вернутся ко мне мои дорогие мальчики, мои орлята. Очнутся от плохого сна, в котором есть только чёрное или белое, и нет других оттенков, стряхнут туман недоверия, и всё поймут, и тогда…»
Элиф была уверена, что когда это произойдет, они будут снова вместе. А пока только мечтала об этом мгновении и молила Аллаха, что бы он позволил ей дожить до него.
Мытарства Элиф и упрямая несговорчивость Фатиме могли продолжаться до самого отъезда последней, но тут внезапно Фатиме стало хуже: помимо обострившейся на фоне общего упадка сил язвенной болезни, добавились ещё и стойкие показатели высокого давления. Вызванная Мехметом бригада скорой помощи предупредила о том, что если высокое давление не удастся взять под контроль, у больной может развиться инсульт, чему способствуют и диабет, давно у неё имевшийся, и теперешний малоподвижный образ жизни.
Фатиме сделали несколько уколов и выписали целый набор лекарств, принимать которые нужно строго по времени. Элиф, не надеясь на свою память, – она и о своих лекарствах не помнила, – попросила Назлы создать у неё в телефоне звонки-напоминания. Сама она с этими сложными телефонами, которые могли не только соединить её с любимыми людьми, но и работать как помощники, напоминая и бесконечно что-то предлагая, не справлялась. И теперь ей казалось, что телефон звонит непрерывно: то о здоровье женщин беспокоился Мехмет, то звонили подруги и Назлы, то просто звучал сигнал, после которого нужно было принять лекарство.
