– Куда вернуться – к самолету?! Ты о нем говоришь? – прервал вдруг вылупившегося оппонента Эрвин.
– О чем же еще?
– Скорее твоя лысина зарастет, это же пустыня… – развел руками Эрвин.
– Лучше выслушай мой план! – выставил правую ладонь языковед, вновь распаляясь.
– Какой еще план? Ты бредишь, – усмехнулся Эрвин.
– Пусть мой план не безупречен, но рот мне не затыкай! – возразил Дитер.
– Валяй, астролог… – вяло отмахнулся предводитель.
– Поверни мы обратно… – нечто додумывал про себя Дитер, – на обратный путь уйдет дня три, не меньше. Итого: шесть с момента катастрофы. Случись самолет обнаружен в первые три дня после крушения, а вместе с ним и раненные, кстати, брошенные тобой на произвол судьбы, вряд ли им, бывшим без сознания, известно, что мы выжили и ушли своим ходом. Наши же следы занесло, сомнений тут быть не может. – Дитер замолчал, казалось, переводя дух, после чего продолжил: – Спасателям дел дня на три: собрать трупы, останки, по возможности, их идентифицировать. Если и сверялись со списком пассажиров, то нас, не исключено, списали как фрагменты, не подлежащие идентификации. Да и вряд ли они себя утруждали – Африка, здесь ты прав. Стало быть, при таком графике, вернувшись, спасателей мы не застанем. Ежели борт засекли позже или он не обнаружен до сих пор, то у нас сохраняется шанс и, боюсь, он единственный!
– Что все это значит? – осторожно осмотрелся Эрвин.
– Мы склонны вернуться.
– Кто это «мы»? – выделил последнее слово вожак.
– Я и остальные, так что… присоединяйся. Настроен – веди нас, ты и впрямь полезен… Многое знаешь и умеешь, до странности многое… – подзуживаемый некоей загадкой, проговорил Дитер.
– Наш путь только на юг, лишь так спасемся! – жестко возразил Эрвин.
– Тогда… будем делить! – Дитер решительно мотнул головой.
– Что делить, припасы?
– Разделим поровну… – Профессор потупился, но спустя секунду-другую воспрянул: – Да и догнать всегда сумеешь, с твоей-то выносливостью! Впрочем, на мой вопрос ты так и не ответил: кто ты, Эрвин?
– Надо же, как солнце мутит… Заладил, как попугай, – вздохнул вожак.
– Тогда сам за тебя отвечу… К концу перехода, когда наш ресурс на исходе и душа просится вон, твой отличный немецкий, как бы это поточнее… устремляется к оригиналу что ли…
– Ты не на лекции, Дитер, что за чушь? – возмутился Эрвин.
– В нем проскальзывает лексика, – проигнорировав колкость, увлеченно повествовал Дитер, – известная лишь дюжине бородатых профессоров-лингвистов. И кому, как ни мне, знать, что ты к этой когорте не принадлежишь. Слова эти из диалекта, который бытовал на юге Германии в конце семнадцатого, начале восемнадцатого века. Вместе с поколениями, говорившими на нем, диалект давно и безвозвратно исчез. Но исчез в метрополии, сохранившись лишь у одной из общин, которая обитает – кто бы мог подумать – в русском Поволжье!
Эрвин вынул руки из карманов, что, впрочем, его хладнокровный лик не поколебало.
– Так вот, – продолжил профессор, – кроме, как в России, выучить этот диалект негде, если, конечно, исключить допущение, что, родившись в Лотарингии, ты последние два века отмыкал в барокамере, в которой заморожен процесс старения, то есть, в некой морозилке. Можно, безусловно, предположить, что ты – один из советских переселенцев, недавно появившихся в Германии, но по целому ряду причин я так не думаю. За год-два такой немецкий, как у тебя, не осилить, да и тех, по западным меркам индейцев из резервации, видно за версту – хоть бывшего бургомистра, а хоть кого другого. При этом, силясь вникнуть, кто ты, мне почему-то бросается в глаза тяжелый мешок, который непонятно зачем тащишь, – в нем нет никаких припасов. И каждый раз ожесточаешься, когда кто-либо из нас к нему подходит вплотную…
