Да-с, господа, товарищи и прочие присяжные заседатели, ко многому еще придется привыкать гражданину Алексею Карташу. Уж казалось бы, все прошел, кем только не побывал за свою недолгую, но неожиданно бурную жизнь… И простым, хотя и подающим надежды летехой-помощником при полковнике-инспекторе ИТУ, и старлеем на зоне, и чуть ли не защитником платинового фонда Родины, и полноценным избавителем Президента Ниязова от покушения плюс всего Туркменистана от гражданской войны, и даже, страшно вспомнить, спасителем Сибири от войны воровской, и внештатным агентом тамошнего отделения то ли ФСБ, то ли ГРУ, то ли еще какой шарашки…
И вот теперь… Теперь, как говорится, из князи в грязи. Алексей поглядел на свои отчего-то не скованные «браслетами» запястья, на тесную клетку «стакана», решетками которой он был отгорожен от прочего контингента.
В наручниках или нет, но теперь гражданин Карташ А. А. чапает в тюрьму. А точнее – в знаменитые питерские «Кресты». Самую большую «крытку» по всей Европе, между прочим. Описаться можно от гордости.
И чапает он туда посредством банального «автозака». В качестве подследственного. Банального заключенного. В простонародье – зэка. Через мост Александра Второго – в тюрягу, заложенную при Александре Третьем. А что, символичная связь времен, господа… Виноват: граждане начальники.
Такие дела.
«В его душе царила звенящая пустота», или: «Ему казалось, что он спит, что он является всего лишь сторонним наблюдателем, зрителем в кинотеатре, и все происходящее на экране не имеет к нему никакого отношения», – так обычно принято описывать подобное состояние в романах.
А вот хрена вам.
На деле же никакая пустота в нем не царила, и он ощущал себя вполне адекватно обстоятельствам. Он не спал и не обкурился до глюков. Все происходящее происходило с ним, только с ним и ни с кем, кроме него. Никаких иллюзий, надежд, веры и… и любви. Уже – и любви тоже.
Вот так. Бывший старлей Алексей Карташ в одночасье превратился в зэка. В одночасье оказался по одну сторону решетки с теми, кого он усиленно охранял от рывков за эту самую решетку.
Чудны, право слово, дела твои, Господи…
– Не, брат, слышь, в самом-то деле, ты чего в «стакане» сидишь? – не унимался «адидас». – «Бэсников» в «стаканы» вроде уже не садят, не те времена…
Алексей опять прикрыл глаза, а тогда за него вступился один из двоих конвоиров:
– Едальники заткнули все быром, – процедил сержантик сквозь зубы. – Нарываетесь…
– Дык нарвались уже, командир, – скоренько переключил «адидас» на него внимание. – По полной нарвались… Сигареткой бы угостил, а? Когда еще покурить доведется по-людски…
– Я тя щас угощу, – беззлобно пообещал конвоир, не пошевелившись.
На том беседы и прекратились. В отношении курения Карташ был приравнен к контингенту. Что ж, ничего удивительного…
Карташа в этот момент более всего беспокоило, правильно ли он вел себя на допросах.
И ежели говорить откровенно, на допросах он вел себя далеко не лучшим образом. А точнее – никак себя не вел. Соглашался не со всем, но и отрицал не все. Хотя не соглашаться, откровенно говоря, было трудновато. Равно как и отрицать. И все же, все же… Как гласит ментовской катехизис: «Раз признался – значит, виновен». И неважно, какими путями из тебя это признание выколочено.
Но ведь никто из Карташа признания и не выколачивал, вот в чем хрень-то вся! Потому как и без выколачивания все было яснее ясного.
